нами в списки, будет целиком воскрешено для Нового Царства.
Но там, правда, не окажется наших детей, рожденных женщинами человеческих племен, живших до Ноева потопа. И самих этих милых женщин не будет. В Новом
Царстве ничего из того, что было на земле в допотопное время связано с нами, не будет. Для этого нас и удалили навсегда от людей.
Моя Надежда по происхождению была от одного из Ноевых сыновей, супруга которого тайно сходилась с небесными любовниками. Уже после потопа эта женщина как-то полоскала в реке белье и решила искупаться; когда она разделась и влезла в воду, то ощутила, что ее охватили нежные и сильные, но невидимые руки. Вся извиваясь, плещась в воде, как разыгравшийся лебедь, пугая неистовыми махами бедер засевшую в донной тени рыбу, Иафетова жена отдавалась под водою невидимому любовнику с тою силой страсти, какой никогда не испытывала по отношению к своему почтенному мужу.
У меня все началось с нею незадолго до потопа. Другим ангелам-согрешникам, также заимевшим подруг среди дочерей человеческих, пришлось бросить их во время всемирного наводнения. Бессильные хоть чем- нибудь помочь, они молча наблюдали за тем, как барахтаются в набежавших волнах, захлебываются и тонут их красивые, неисповедимо красивые подруги. Моя же скрылась в трюме деревянного ковчега, последним быстрым взглядом сопроводив меня, когда я, уже не таясь взоров домочадцев праведного семейства (глава которого “ходил перед Богом”), медленно возносился в небо над тем местом, где когда-то было обширное, богатое поместье Ноя и троих его сыновей.
Не знаю, видела ли она, как я постепенно растаял в воздухе, окончательно дематериализовался, исполняя волю высших сил: ангелам никогда больше не появляться в виде самостоятельных живых существ. Разумеется, не все падшие ангелы, погубившие себя ради земных женщин, захотели подчиниться этой воле.
Но ослушание в те времена немедленно каралось безжалостным удалением “во тьму внешнюю”, за пределы земного тяготения, в открытый космос. Это и было первой демонстрацией ангельской смерти – и многие из самых горячих любовников дочерей человеческих были наказаны ею.
Но невозможным для других оказалось впоследствии забыть о своей любви к земным женщинам. И, разглядывая с облаков красавиц вновь наплодившегося человечества, которые были столь же соблазнительными, как и допотопные, мы не понимали одного: зачем Богу надо было уничтожать прежнее человечество? и что нам делать, если мы по-прежнему не в силах преодолеть в себе вожделения, которое было сильнее любви к Нему и страха смерти?
Да, многие из нас погибли из-за попытки смело появиться в человеческом обличье перед своими возлюбленными; другие покинули сиятельный ангелитет и открыто перешли к князю; третьи предпочли печальный компромисс и стали сожительствовать с земными женщинами в виде их мужей и любовников. При этом, разумеется, духовное тело падшего ангела внедрялось в плотское тело мужчины
– и, пользуясь его чувственностью, бесплотный любовник утешался чужой близостью со своей любимой.
Но и она, ощущая где-то совсем рядом того, чьи электрические ласки помнило все ее древнее женское естество, отдавалась своему реальному мужу как бы со скучающим видом, бесчувственно раскинув руки на супружеской постели.
Блудницами становились именно те женщины, для которых совершенно безнадежной была любовь всякого земного мужчины – она, как способ скотского размножения, никакой цены не имела в их глазах. Блудницы всех времен были, в сущности, однолюбками – любя облачных женихов, с кем их навеки разлучили, эти ангельские приснодевы бестрепетно отдавали или продавали земным мужчинам то, что вовсе не имело для них большого значения.
Жизнь, жизнь! Так она и проходила для всех разлученных – в невозможности утолить любовную жажду и в полной безнадежности избавиться от этой жажды.
Когда бедный Евгений, одержимый мною, демоном страсти, умирал от неразделенной любви к своей жене, она неподалеку, в соседнем доме, отдавалась другому мужчине.
Ах, эта жизнь… Кончалась она для всякого человека смертью; для ангельских любовниц, никогда не видевших нас воочию, – тоже. Воскреснув в Новом
Царстве, они и там не находили нас. Ибо в раю нам не было места. Но точно так же, как и мы, выброшенные “во тьму внешнюю”, люди света оказывались узниками вечности, только они находились по другую сторону границы, разделяющей двуединое Царство Бога.
Так для чего же была она, жизнь? Для чего облака в небе? Я всегда при жизни
Евгения любил его глазами, глубоко синими, смотреть на них – они мне представлялись душами людей, вознесшихся в небеса после своей смерти… Да, посчитал бы тогда облака душами умерших, если бы не помнил, что их белые караваны и цепи жемчужные украшали небо еще во времена, когда не был сотворен человек. И все равно: таят ли причудливые облака особый замысел или просто украшают путь Божий вокруг земли – по ним можно читать свидетельство
Славы и торжества Творения. Те облака, которые мы видели когда-то и которые уже никогда не увидим в царстве тьмы, куда удалят нас. Но в царстве света по ним всегда будут гадать о нас наши воскресшие подруги: нас они не забудут.
Равно и мы, находясь в холодном космосе, не сможем забыть их, наших навсегда недоступных, сияющих, как жемчуга, бессмертных дев человеческих. Они все воскреснут – исполать им, нежным красавицам! – и, посмотрев на облака, вспомнят, может быть, о нас, вспомнят о том, что наказанию мы подверглись из-за того, что полюбили их. В жаркие дни лета мы слишком увлеченно подглядывали за ними, прячась в облаках, и затем, распалившись, сверкающей молнией летели вниз, чтобы схватить кого-нибудь из них в объятия. Хотя и знали, что первая же, Ева, соблазнила одного из самых могущественных ангелов и он отпал от Бога.
У нас, демонов, смерть настоящая, вечная: ворам и изменникам Бога прощения нет. Люди же, какими бы они ни были жалкими и подлыми, сперва станут прахом, затем будут воскрешены. Моя Надя не знала того, что, как только умрет, сразу же воскреснет. Тогда и утратила она, на этот раз действительно навсегда, того, кого никогда не знала, но кто только и нужен был ей в земной юдоли. И я, повсюду таскавшийся за нею со своей допотопной любовью, исступленно ласкал – то истомленными безответностью губами Евгения, то осторожными руками слепца Орфеуса – ее распростертое на постели нагое тело, наполненное горячим электричеством и влажной тайной.
Время, которое ангелы зажгли вместе со светом звезд, горит и сгорает, сжигая само себя и превращаясь в пепел холодной пустоты. Значит, до запылавшего на наших глазах небесного времени существовало и другое состояние мира – вневремя, и наша родословная уходит в эту зияющую глубину иного измерения.
Мое частное ангельское существование и моя смерть сливаются в нем, а проще сказать: Бог и нас помилует, падших ангелов, как помиловал и всех самых скверных и злых разбойников человеческих.
Вневремя не тюрьма для смертного заключения – это иное Слово, чем Тюрьма, чем Смерть, Ад или Рай. Творец всего сущего все сочинял из Себя, и такой маленькой мошке, как я, даже и предполагать дерзновенно, что Он столкнулся в творчестве с какими-то неодолимыми трудностями. Если вначале не было для нас смерти, а потом она настала – то, значит, так и надо было. И если Он сказал, что будет всем воскресение и не станет больше смерти, так и должно быть, и вневремя вновь установит свой порядок.
О, Господи мой, зачем же тогда Ты отрываешь от себя клочья священного субстрата и создаешь такого, например, как я, идолопоклонника женской красоты? Для чего Тебе мое раскаяние – лукавые извивы змия, который движется без ног, оплетая своим телом длинный сук дерева? Там ведь было только одно это вкрадчивое движение – и не прозвучало никаких змеиных слов соблазнения; там были слова первого из нас, стоявшего за кустом, – самого первого, который чревовещал через змия.
Конечно, я свидетелем не был – но если первый сын Евы убил своего брата
Авеля, то был ли Каин посевом кроткого Адама, которого Господь создал по образу Своему и подобию? Посягнуть на жизнь родного брата, да и просто убить другого человека – это же чисто дьявольская идея! От кого бы могла передаться Каину подобная мерзость? Что и стало главной действующей силой в земном мире, царем которого оказался третий, вместе с грешной парочкой удаленный из рая, невидимый изгнанник. И это был не змий, медленные извивы которого явились такими же естественными для пресмыкающегося гада, как и раскаяние приговоренного к изгнанию ангела, – это был могучий и крепкий бог зла.
