Мальчишка принялся морщить лоб, припоминая.
– Сказать по чести, в те времена, когда господин Огасто прибыл в Таммельн, наша семья не так уж часто бывала во дворце, не по чину нам это было, – ответил он неохотно. – Матушка извелась вся, чтобы попасть в свиту ее светлости. С госпожой Вейденой прибыли несколько столичных дам, но разве для королевской дочери этого достанет?.. Все семейства Таммельна, считавшие себя благородными, едва не передрались, когда предлагали своих дочерей в наперсницы новой герцогине. Но к тому времени, как мы с матушкой обжились во дворце и осмотрелись, господин Огасто уже начал хворать, хотя о том поначалу и запрещали говорить. Слыхал, что он с первых дней повел себя нелюдимо, точно не сам выторговал для себя Таммельн. Вот и вышло, что у госпожи Вейдены есть свой двор, к ее светлости все горожане идут со своими бедами, а его светлость лишь со своими наемниками ведет беседы да вполуха слушает отчеты управляющего, точно ему нет никакого дела до своих владений. Приступы его в тайне держать не вышло, вскоре уж все в округе знали, что рассудок господина Огасто помрачен. Да он и сам о том знает – прячется от всех, молчит, а затем выходит из своих покоев, будто из могилы подымается.
– Из-за чего же приключилась его болезнь? – задумчиво спросила я, не ожидая, что на этот вопрос мне кто-то даст ответ, однако Харль с готовностью принялся рассуждать:
– Быть может, старой каменной пыли надышался – она, поговаривают, раньше многих с ума свела. Дворец-то построен на камнях, которые остались еще от эльфов, и как ни бились чародеи – а в старые времена их множество здесь водилось, и преискусных! – вредное колдовство из подземелий так и не вывели. Если в самую короткую ночь года положить себе в башмак веточку зверобоя, перо ворона и коготь черной кошки, а затем спуститься в старые переходы, что под землей, то можно увидеть, что одни камни под ногами серые, обычные, а иные с нанесенными знаками. Если с такого меченого камня соскрести чуток плесени, высушить ее и затем подмешать в питье человеку, тот непременно сойдет с ума. Потому-то слуги и не хотят спускаться в подземелья: к ноге эльфийская магия пристанет, позабудешь перед своим порогом ноги вытереть, да и внесешь непотребство в свой дом! А господин Огасто частенько спускается вниз, чтоб посмотреть на своего пленника…
– На чудовище? – скривилась я от отвращения.
– Вот и все говорят – зачем на эдакую мерзость смотреть? – согласился со мной Харль. – Это похуже эльфийской магии будет! Многие подозревают, что герцог теряет рассудок оттого, что ведет беседы с той тварью. Бывает, что одним словом с ночной ведьмой перемолвишься, не признав ее в темноте, так она душу потом из тебя высосет за пару недель. А тут уж который год нечистая сила под боком козни свои творит – что ей цепи, что ей стены? – Он понизил голос и продолжил: – Поговаривают, что хотя то чудовище взяли в плен, но и господин Огасто очутился в его власти. Да он и сам неизвестно какого роду-племени…
– Неужто господин Огасто – не человек? – с насмешкой спросила я, поняв, что мальчишка вновь принялся сочинять.
Уязвленный Харль сердито шмыгнул носом, но спорить не стал:
– Господин Огасто, быть может, и людской крови, а вот тот, кого он привез с собой и запер в подземелье, – истинное чудовище, тут уж можешь быть уверена. Всякому известно, что одолеть нечистую силу без колдовства невозможно, вот и рассуди сама – честный человек наш новый герцог или нет.
– Колдовство! – с еще большим презрением воскликнула я, сморщив нос.
– Хочешь сказать, глупышка Фейн, что не веришь в колдовство? – рассердился Харль, явно привыкший к тому, что его рассказы вызывают у слушателей страх с примесью восхищения, а не насмешку. – Не требуется большого ума, чтобы любую историю назвать байкой! Признайся просто, что в твоей скучной жизни не случалось ничего интересного, оттого ты и смеешься над истинными чудесами!
– Такие россказни стоили мне немалых бед, и я не скрываю, что не люблю их, – пробурчала, помрачнев. – Длинные языки суеверных кумушек перемывали мне кости, сколько я себя помню. Я ведь восьмая дочь восьмой дочери, да еще и уродилась рыжей незнамо в кого…
Мальчишку мои слова не на шутку встревожили, он уставился на меня с подозрением.
– Восьмая дочь восьмой дочери? – переспросил он. – В наших краях это считается недобрым знаком!
– То-то и оно, – зубы мои скрипнули от давней досады. – Все сразу сошлись во мнении, что я – урожденная ведьма с дурным глазом. Так и вышло: батюшка-то мечтал о сыне, а получил рыжую восьмую девку. Вот с той поры все в моем семействе и пошло наперекосяк. Родителям пришлось уехать из родных краев, но дурная слава шла за нами по пятам. Матушка моя решила, что отправит меня в Олорак к своему брату – моему дядюшке – в надежде, что туда нескоро слухи дойдут. Лишь пару раз после этого мне позволили увидеть сестер, а затем родители запретили мне переступать порог их дома, не желая, чтобы вновь начались пересуды. Обо мне распустили слух, будто я умерла. Некоторое время жила с дядюшкой Абсаломом, а затем кто-то пронюхал, почему от меня отказалась родная семья, и вскоре лавку дядюшки сожгли, вменив мне в вину все бедствия, что произошли в городе за пять лет,
