– Не помешаю, Иван Георгиевич? – Присаживаюсь рядом на мягкую хвою.
– Вовсе нет, Денис Анатольевич.
– Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, уже лучше. Вахмистр мазью поделился, правда, она вонючая, зараза. А этот, беглец… Семен, кажется, какой-то травы заварил, дал выпить вместо чая… Но я так понимаю, вы хотите поговорить о том, как это так со мной все случилось? – Штабс-капитан бросает на меня взгляд и тут же отводит глаза. – Отдельные подробности, извините, не буду рассказывать, а так… При штабе армии формировался партизанский отряд, ныне эта идея у всех на слуху. Написал рапорт, дали мне под команду полусотню казаков под командованием хорунжего и отправили в тыл к германцам. Мы разгромили пару обозов, да так легко все получилось, что уверились в своей безнаказанности и неуязвимости…
Через пару дней остановились на постой в какой-то польской деревушке, припасы пополнить. Ну, а казачки под это дело решили гульнуть. Пытался их приструнить, но не получилось. С гонором они все, мол, свое начальство имеется, все распоряжения – только через хорунжего. А он – тот еще фрукт… В общем, перепились, да разодрались с местными. То ли из-за реквизированного сена, то ли баба какая-то приглянулась. С грехом пополам утихомирились, а ночью, откуда ни возьмись, германцы пожаловали. Может, кто-то из местных привел… Просыпаюсь – вокруг стрельба, выскочил во двор, ничего не понятно, лошадь из конюшни кто-то увел, казаков моих не видно… Через огороды в лес подался, дождался утра, в деревне уже колбасники, пошел искать своих, целый день бесполезно пробродил… Решил идти к линии фронта, да вот у графа… задержался… Вот скажите, Денис Анатольевич, у вас же тоже казаки в отряде, и все распоряжения выполняют беспрекословно. Как вам удалось этого добиться?
– Ну, не знаю, как-то не задумывался над этим… Даже не могу вот так сразу ответить на ваш вопрос… – Нашел время штабс философию разводить!.. Хотя для него этот вопрос, наверное, действительно важен. А у меня с казаками просто так сложилось, вот и всё… Ладно, соскакиваем с темы. – Иван Георгиевич, а почему вы, насколько я понимаю, артиллерист, ведь закончили Михайловское училище, – и вдруг подались в партизаны?
– Да, я служил старшим офицером батареи. – Волгин вновь смотрит на меня, на этот раз испытующе. – Не сошелся во мнениях с штабными по вопросу снабжения… надеюсь, вы меня понимаете? А потом поддержал огнем атаку пехотного полка, чем нарушил приказ не расходовать более десяти снарядов в сутки. В результате последовавших за этим разборов счел за лучшее написать рапорт. И стал партизаном… Правда, неудачным…
– Ну, Иван Георгиевич, лиха беда начало. У меня это тоже первый рейд, честно скажу, что пока не уверен, сможем ли благополучно выскочить к своим. Но мы очень постараемся…
Солнце уже клонилось к закату, когда мы пошли знакомиться с дядькой. Мы – это Ганна, я, Егорка и Федор, который вдруг напросился с нами. Да так настойчиво просился, что аж неудобно стало отказывать. Интересно, что такое с ним вдруг приключилось? Уж не влюбился ли часом?
Михалыча оставил за главного в лагере, еще раз предупредил, чтобы за пленным и документами смотрели в оба. Это – наш главный приз, и не дай бог, с ними что-нибудь случится. Обещал к полуночи вернуться. Вот теперь идем-крадемся к Ловичу. Путь недалекий, но идти надо осторожно, немцев здесь достаточно.
В слободу зашли, когда уже порядком стемнело, до этого полчаса лежали в кустах, смотрели, что и как. Вроде ничего опасного. Теперь наша красавица идет по улочке, а мы следом крадемся. Насчет красавицы я не преувеличил. В лагере после обеда она стала проситься к ручью сбегать, типа котелки помыть, самой сполоснуться, в порядок одежду привести, а то перед дядькой стыдно будет. При слове «сполоснуться» глаза загорелись почти у всех, от желающих проводить отбоя не было. Кобели, коты мартовские! Пришлось прибегнуть к старой испытанной фишке. Прошу Митяева назвать число от одного до семи, потом как в детской считалочке пересчитываю желающих. У всех на лице жутчайшее разочарование, только Федор, на которого «почему-то» выпал жребий, стоит красный, как вареный рак. Так что пошли они к ручью, провожаемые завистливыми взглядами, что даже Михалыч не выдержал и сказал вполголоса пару ласковых своим станичникам насчет того, что и кому он оторвет, если дурные мысли будут мешать службе. Так что, когда парочка вернулась, все в лагере занимались своими делами и на них внимания не обращали. Глядя на их дефиле, негромко пропел экспромтом:
