напряженно изучал меня. Потом повернулся к мэтру.
— Гарард? — раздалось требовательное.
— Следов яда не осталось, господин, — склонил голову целитель. — Теперь сирре Кателлине нужно отдыхать и набираться сил.
— Иди. Я позову.
Еще одна отрывистая команда, и Савард, казалось, тут же забыл о Гарарде, полностью сосредоточившись на мне. Подошел. Опустился на край кровати. Медленно, очень осторожно провел ладонью по лбу, щеке, подбородку. Погладил плечо, на мгновение задержался, чуть сжав его, и убрал руку.
— Как себя чувствуешь, Кэти?
— Хорошо.
Внезапно вспомнился горящий-замерзающий храм. Слова богини. Надежные руки, что обнимали, поддерживали, дарили тепло.
«Женщина создана для мужчины. Он властелин и раб любви ее… Ты выбрал, темный…»
Улыбнулась.
— Спасибо.
— За что?
Действительно, за что? Стоял ли сиятельный возле меня в святилище? Слышал ли богиню? Или то были просто ничего не значащие видения, бред, вызванный тяжелой болезнью?
— Гарард сказал, вы были все время рядом, — почему-то стало неловко. — Как долго я была без сознания?
— Сегодня четвертый день.
Трое суток на грани жизни и смерти. Поежилась от пронзительного озноба, изморозью пробежавшего по спине. Сиятельный заметил, подался вперед, накрыл мои руки своими.
— Я был у императора, когда пришел вызов от Гарарда. Перенесся сразу же, но ты уже умирала. Скользила по грани, не приходя в себя. А я смотрел на это. Понимаешь? Просто смотрел, как уходит моя женщина, и ничем не мог помочь.
Савард стиснул побелевшие губы и замер, поглощенный битвой с захлестнувшими его тягостными чувствами.
— Мэтр недоумевал, почему ты вообще еще дышишь. А я вспомнил о крови жриц и, знаешь, Кэти, обрадовался. — Мужчина уже успокоился, говорил сдержанно, уверенно. Лишь глаза, под которыми за эти дни залегли глубокие тени, горели яростным темным пламенем. — Понял: мне все равно, кому много веков назад служили женщины вашей семьи, если сейчас именно это поможет тебе выжить. Ты металась, выкрикивала что-то непонятное на странном языке. Наверное, родовая память отозвалась бессознательно, принесла воспоминания о древних ритуалах. Я выгнал всех, даже Гарарда. Не желал, чтобы возникло хоть малейшее подозрение.
Да-а-а. Боюсь, древние ритуалы тут ни при чем.
«Так что ты будешь кричать „Мамочка!“ по-рязански», — этим, кажется, Штирлиц свою беременную радистку запугивал? Не знаю, как во время родов, а вот в бреду перейти с чужого, пусть даже магически усвоенного языка на родной, впитанный с молоком матери, вполне возможно.
— Сначала ты горела, потом начался озноб, тело просто обжигало холодом, — не замечая моего смятения, продолжал Савард. — Укрывал — не помогло. Обнял, пытаясь согреть. Молился великому Горту, Ариву, даже Лиос, хотя мужчины никогда не обращаются к женской богине. Но было уже безразлично, я взывал ко всем, лишь бы помогли. И почудилось, боги откликнулись. Меня будто вывернули наизнанку, изучая мысли, чувства, желания, взвешивая и проверяя, насколько искренен. Я тогда испугался, что не поверят, отнимут тебя все-таки. Обхватил крепче, прижал к себе. И наваждение пропало. Ты перестала дрожать, бредить, задышала спокойнее. Я никак не мог разжать руки, отпустить. Так и лежал рядом. А в голове все звучали и звучали какие-то странные слова: «Ты выбрал, темный… Помни…» Даже не заметил, как провалился в сон.
Негромкий, чуть хрипловатый голос. Короткие, рубленые фразы. Уставший, недоуменный и какой-то отрешенный, словно погруженный в себя взгляд. Казалось, сиятельный сам не до конца понимает, что произошло. Было ли хоть что-то на самом деле, или ему просто пригрезилось. Навеяло. Горячкой переживаний. Бессонным бдением у постели умирающей наиды. Страстным желанием спасти ее.
Я могла бы разрешить эти сомнения. Слишком хорошо помнила и видения, и речь богини. Но мужчина не стал ничего у меня спрашивать, и я промолчала — не готова была пока к откровенным беседам.
Вместо этого задала свой вопрос:
