не поглотил ли мою Кэти мрак Проклятой? После прошедшей ночи да отречения немудрено совсем пасть духом, на богов начать роптать. А уж Падшая в таких случаях не дремлет, сразу душу-то захватывает. Видела я однажды, по молодости, одержимого, перед тем как его убили. Страшное зрелище! Глаза дикие, бросается на всех, никого не узнает, ничего не помнит. Даже на имя свое не откликается.
Да… Хорошо, что я в беседе с целителем на полной амнезии настаивать не стала, а то заподозрили бы в одержимости какой- то там Проклятой. А ее в этом мире, судя по всему, страшно боятся. Уничтожили бы, как того несчастного мужика из рассказа служанки. А он, вполне возможно, тоже, как и я, иномирянином был. Растерялся человек в незнакомом мире, не стал скрываться, а в результате — быстрый и бесславный конец.
Так что бдительность, бдительность и еще раз бдительность. Расслабляться ни с кем нельзя. Даже с Мори, к сожалению. И на свои вопросы ответы придется самостоятельно искать. Никогда ведь не знаешь заранее, какие из них можно оправдать временным легким расстройством памяти, а какие говорят о полном незнании основополагающих законов и реалий местной жизни и указывают на пресловутую одержимость. Что Кэти делала с тех пор, как ее из обители забрали, все эти два месяца? С кем кроме Фисы и ее папочки общалась? Очень надеюсь на нелюдимость девушки, робость и замкнутость, но осторожность все равно не помешает. До вечера немного осталось. А там жизнь моя в любом случае безвозвратно изменится.
— С характером таким лучше бы вам в семье наров, госпожа, родиться, уж простите. — Теплая рука осторожно провела по лицу. — Пусть не имеем мы ни силы, ни власти, ни магии, зато жизнь наша намного проще. Нет никаких наид, а вот любовь между мужем и женой встречается. И семьи, что в согласии до старости доживают, тоже. А у вас, высокородных, что? Вон саэр Эктар уже двух наид во тьму проводил, третью полгода назад взял. Да и сирра Эктар, жена его, особо счастливой не выглядит. Эх, да что уж теперь.
Еще один горький вздох.
— Давай заканчивать, Мори, — мягко отстранилась от кормилицы, разворачиваясь на стуле.
— Сейчас-сейчас, — всхлипнув напоследок, заторопилась женщина, — совсем немного осталось.
Несколько минут она колдовала надо мной, что-то поправляя и подкалывая, потом удовлетворенно отступила.
— Вот, госпожа, готово.
После всех сегодняшних испытаний я боялась увидеть нечто с синяками под глазами, тоской в потухших глазах и неестественной бледностью, поэтому долго не решалась прямо взглянуть на свое отражение. Пока Мори помогала собраться, смотрела куда угодно, на ее руки, на узор на платье, но только не на себя. И вот теперь медленно, неохотно подняла глаза и замерла.
За время, прошедшее с церемонии отлучения, внешность моя действительно изменилась. Но совершенно странным образом. Нет, неестественная бледность присутствовала, но была она какой-то завораживающей. Есть такое понятие в старых романах — «чахоточная красота». Именно оно и пришло в голову, пока я, ошарашенная увиденным, жадно изучала лицо напротив. «Самые красивые — люди на последней стадии туберкулеза. Прекраснее их никого на свете быть не может», — вспомнила прочитанную когда-то фразу и тут же безоговорочно с ней согласилась.
Не бледная, нет, белоснежная кожа выглядела прозрачнее, чем обычно, будто светилась изнутри. И без того огромные глаза стали, казалось, еще больше. Неестественно яркие, влажные, они лихорадочно блестели, освещая лицо, делая его ослепительно прекрасным. Взгляд этих дивных глаз был странно затуманен, словно расфокусирован, что придавало ему таинственность и неожиданную для меня томность. На щеках горел тонкий румянец, наделяя облик дополнительным очарованием. Видно, недаром в Средние века девочек двенадцати-тринадцати лет специально заражали туберкулезом, чтобы сделать привлекательнее для женихов. Хрупкая, подаренная на миг красота. Такая притягательная и в то же время пугающая до дрожи. Красота, овеянная дыханием близкой смерти.
Я так и не рассмотрела толком ни изящного легкого платья, ни плетения замысловатой прически. Как зачарованная все вглядывалась и вглядывалась, не отрываясь, в чужое лицо, которое не успела до конца ощутить своим, пока Мори наконец не задернула шторку, решительно выдохнув:
— Пора идти, госпожа.
В гостиной мы наткнулись на Альфиису, и я обрела сомнительное счастье лицезреть старшую дочь рода во всем блеске ее отшлифованной красоты. Великолепное мятного цвета платье из струящейся ткани мягко подчеркивало изгибы роскошного тела, выгодно оттеняя прекрасные зеленые глаза и уложенные в элегантную прическу темно-рыжие волосы. Глубина декольте была, несомненно, тщательно выверена, чтобы и мужскому глазу было за что зацепиться, и простор для нетерпеливой фантазии
