нежная побелка стен, приветливо распахнуты ставенки с резными сердечками, на двери — изящная ручка из бронзы. Флюгер- петушок на крыше, палисадничек, а за углом…
Эрзнер свернул за угол прекрасного домика и охнул, пустив от испуга ветры.
Правду говорил монах!
Перед Гансом стоял дьявол. Рядом с этим исчадием Гончие Ада вполне могли сойти за милых дворняг, вставших на задние лапы. Глянцевая кожа монстра лоснилась чахоточным румянцем, клыки блестели металлом, из пасти несся жаркий смрад. Дюжина иззубренных рогов торчала из уродливой башки, торс бугрился шипастыми мышцами, опираясь на мощные львиные лапы, и голый хвост, сделавший бы честь любой крысе (если у крыс бывают хвосты добрых шести локтей в длину!), лениво извивался по дорожке. Передние лапы с когтями-кинжалами дьявол сложил на груди и склонил голову набок, оценивающе глядя на гостя двумя парами глаз: костяные воронки, на дне каждой — смоляная бусина.
Монстр явственно принюхивался.
— А я ведь тебя предупреждал, Зекиэль, — с воистину адской печалью пророкотало чудовище. — Опять с завязки сорвался? Впрочем, я и сам хорош, — дьявол понурился; два левых глаза прослезились. — Ладно, топай за мной, дурила. Сам знаешь: тут отлынивать — себе дороже. Благословят от щедрот, будешь в карцере арфой выть… Да еще и срок накинут.
Икая от страха, на подгибающихся ногах, Ганс безропотно следовал за дьяволом. Несомненно, обитатель пекла вел душу на вечные муки, но мысль о побеге не пришла Эрзнеру в голову. Из ада бежать далеченько станет… Только почему все — и Гончие, и печальный кошмар — упорно зовут его Зекиэлем? Может, так здесь называют любого грешника? Спросить, что ли? Но у кого — не у этого же?!
Они подошли к длинному приземистому строению, заметно отличавшемуся от прочих домов. Ряды стрельчатых окон светились изнутри, стены сияли радужным перламутром, над крышей весело трепетала серебряная рыбка, ловя вздохи дня. И музыка в поднебесье вроде как явственней зазвучала. Ангелы здесь должны жить, не иначе!
Дьявол толкнул дверь: вместо скрипа или стука мелодично зазвенели колокольцы. Ганс глубоко вздохнул и шагнул за порог.
— О, Зекиэль!
— По новой ходке?
— Рад тебя видеть…
— Цыть, шушера! Это ж сам Хват Зекиэль!
— По какой статье лямку тянешь?
— Здравы б-бу… б-бу-будьте… — лепетал Ганс в ответ, уставясь на толпу «ангелов». Когти, клыки, шипы, рога, чешуя, броневые пластины, липкая слизь, кожистые крылья нетопырей, огонь в глазницах, слюнявые пасти, рыла свиные, собачьи, львиные, драконьи и совсем уж безбожные, небывалые, щупальца, хвосты, хоботы, копыта, лапы когтистые и суставчатые, шелест, шипение, щелканье, скрежет, хрип — все смешалось в доме нечестивых, голова пошла кругом, сердце сжал знакомый железный кулак, и бедняга-грешник рухнул в спасительную колыбель беспамятства.
— Эк тебя скрутило, с отвычки-то, — рокотнуло в вышине.
Ганс шевельнулся и убедился, что тело слушается хозяина.
Глаза открывать не хотелось совершенно. С тайной надеждой, что сейчас проснется в винном погребе замка, старик разлепил веки.
— Попустило? — с участием осведомился кошмар, хвостом трогая лоб жертвы.
— П-по… по-попо… — едва выдавил Ганс.
— Тогда давай, брат, за работу. Иначе худо будет. Сам знаешь — не впервой ведь.
Когтистая лапа упала на плечо. Эрзнер зажмурился, но исчадие ада, вместо того, чтобы разорвать грешника на куски, одним рывком поставило бедолагу на ноги.
— Твое место третье, от края. Помнишь небось? Эх, бывали дни веселые…
Ганс исподтишка огляделся. Кое-кто из чудищ косился в сторону новичка, но большинство было занято делом: точили, строгали, плели, сколачивали, лепили. «Мастерская, — догадался Ганс. — А я? Мне что делать?» Перед Эрзнером, на облезлом верстаке с глубокими отметинами когтей (клыков?!), лежали куски пеньковой веревки, обрезки стальной проволоки и бычьи (Ганс очень надеялся, что все-таки — бычьи!) жилы. Новопреставленный грешник украдкой покосился на соседа-четырехглаза. С выражением скорби на морде дьявол сосредоточенно плел какую-то чепуху, раня пальцы острой проволокой и страдальчески морщась.
