траву же косить мечом! Ты хоть представляешь себе, что это такое — мечтать о мести, и не иметь возможности ее осуществить? Я умирал три дня — и ко мне никто не пришел. Потому что меня отравили случайно — представляешь? Перепутали приправы… Мне некому было мстить. Я поднялся до бога — и оказался сильнее его, потому что был в своем Праве. Это был совсем немощный божок… А вам я дал то, чего был лишен сам, — Право на месть.
Глаза бога горели. Сила есть — ума не надо… Чем ты думал, бог?
— Это твоя месть нам? За что? — спросил Немхез, не веря в то, что слышал.
— Это моя месть — которой я не смог насладиться! Но смог ты! Мне некому было мстить — а тебе? Разве ты не рад? Ты смог то, чего не смог твой бог, Немхез! И каждый из живущих — сможет…
Старый рубака устало смотрел в лицо бога, подарившего людям свою месть. Не тем? Не за то? Ни за что?..
— И зачем ты богом-то стал?
— Чтобы дать вам Право!..
Немхез ударил коротко и резко — бог отшатнулся, но не упал. Не упал, потому что бил старый рубака не его — себя. Может, и не смог бы он пробить собственную плоть, неуязвимую для стали, но помогла трещинка, оставленная предательской стрелой, и вот уже в ладони лежит холодный, как камень, комок — сердце. Как камень холодный и твердый…
Рука опустилась к поясу — вот-вот выронит.
Не выронил. Замах — словно меч из ножен — и камень сердца комком ссохшейся грязи летит в мертвенно-бледное лицо растерянного бога.
— Подавись своим Правом, убожество!
Он не думал, что будет потом.
Он отдавал Право, данное богом — богу. Богу — богово…
И небо не удержит не имеющего прав…
И море не остановит полет…
И все кончится…
Но он не думал уже, что будет потом. Даже богом стать не хотел — как этот отравленный дурак. Чтобы — не дай бог! — не дать людям подобного Права. Подобного данному этим…
Он уже не думал, что будет потом. Но остальные пусть думают. Пусть помнят, что было, — и думают…
Они все еще имеют Право. И Право священно, но…
Пусть думают.
За последним облаком, под последней звездой сидел недоумевающий бог, сжимая в руке холодный камень — сердце получившего от него Право.
— Я дал им Право, — бормочет бог. — А дальше пусть думают сами.
Он не понимал. Это был очень сильный, но очень глупый бог — куда ему было понять, что Немхез отомстил и ему. Бросив даром в лицо — отомстил. Отказавшись от божественности — отомстил. Погибнув вопреки Праву — отомстил.
Бог не понимал этого. И у людей по-прежнему было Право. Но было и кое-что еще — они могли думать о том, что будет потом. Богу этого было не дано. Этого тоже — но он не понимал…
Он купил цветы. Она любила именно эти — белые розы. А еще он купил наконец кольцо. А еще…
— Я люблю тебя, — сказал он. И не надо было изображать «Я вырываю сердце, стоя перед богиней, и отдаю его ей» — как он назвал это движение, что придумал сам почти год назад, в тот вечер сумбурных признаний, когда она так и не ответила ему тем же…
— Прости… — шептала она теперь, стараясь вернуть кольцо. — Я… не люблю тебя. Прости.
А потом, когда она уже закрывала дверь, — его губы дрогнули.
— Право…
Она не смела отвернуться — и в ее глазах был страх. Страх безумный, страх, сводящий с ума, страх, напугавший даже его самого.
— Право… — вновь шевельнулись пересохшие губы, выбрасывая наружу режущее глотку слово.
Твердые как сталь пальцы бьют в грудь — в свою, кажется, опустевшую за миг до этого, — и вырванное сердце, продолжающее биться, протянуто Ей…
— Право… на любовь…
Он уже не думал, что будет потом.
