– А! От Химиша? Давай сюда.
Творимир повиновался. И, глядя уже в спину командиру, снял плащ. Пристроил его на гвоздь у двери, потопал, стряхивая снег с сапог. На тюфяках завозился Тихоня.
– Чего так долго-то? – спросил он. Русич неопределенно повел плечом – погода, мол, быстрее не позволила. Норманн сочувственно кивнул, приподнялся, чтобы уступить старшему место, и, разглядев воеводу в подробностях, округлил глаза:
– Ну и ну! Да не сморкайся в рукав-то, щас полотенце принесу. Может, у госпожи какой настойки укрепляющей попросить? Знатно ж тебя подморозило!
– Эх, – буркнул пострадавший, однако от предложенного полотенца отказываться не стал – из носу текло, как в паводок. Ульф подхватился с тюфяка и исчез за перегородкой. Мгновение спустя оттуда послышались приглушенные голоса.
Творимир прикрыл глаза, согреваясь. В животе заурчало: полнолуние близко, голодать нельзя. Хозяйкины настойки так и так не помогут, а вот плотный ужин… Вспомнив о своей беде, воевода недовольно ухнул: много ли от еды радости, коли нюх отказал? Хоть солому жуй, хоть кашу, все едино. Только брюхо набить да сном поскорей забыться – утром-то, глядишь, полегче станет! Он уж совсем собрался было встать и отправиться к огню вслед за Ульфом, но не случилось. Из комнаты донесся глухой стук упавшей табуретки и громовой голос:
– Творимир! Быстро!
Воевода вздрогнул, открывая глаза. Успел заметить мелькнувший перед глазами вихрь, рывком поднялся на ноги и, сдернув с гвоздя еще влажный от снега плащ, выскочил наружу следом за командиром. Дверь гулко хлопнула.
Стоящий у очага с полотенцем в одной руке и кружкой в другой Тихоня только крякнул. И после паузы спросил в пустоту:
– А чего стряслось-то?
– Не знаю, Ульф, – медленно ответила хозяйка. Она как раз занесла над кружкой полный черпак клюквенного взвара, да так и застыла с поднятой рукой. – Но, кажется, ничего хорошего.
Стремительное бегство обычно невозмутимого советника удивило его жену, но еще больше встревожило. К чему, казалось бы, такая спешка? Творимир вернулся благополучно, письмо доставил в целости. Ивар развернул свиток и сел за стол – читать. А потом вдруг чертыхнулся, вскочил, швырнул смятый лист в огонь, гаркнул воеводе: «Быстро!» – и вылетел из дому, как будто черти за ним гнались. Куда помчался? Зачем?
– Не иначе как снова беда в дверь стучится, – хмурясь, предрек Тихоня. – Еще до кого душегуб добрался? Да нет, ведь письмо-то вроде из порта было…
Письмо?
Нэрис бросила черпак и плюхнулась на колени перед очагом. Ульф округлил глаза:
– Куда?! Руки сожжете!
Она в ответ только плечом дернула – не мешай, мол, и взялась за кочергу. Огонь уже едва теплился, но от смятого бумажного комка, что отдал ему на потеху советник, он все-таки успел отъесть добрую треть. Пока Нэрис возилась – отъел еще столько же.
«Этак нам совсем ничего не достанется», – понял Тихоня. И недолго думая выплеснул содержимое своей кружки прямо в очаг. Раздалось шипение, в воздух взметнулось горячее облачко пара, а в пальцах у леди Мак-Лайон оказался жалкий и мокрый обрывок. От письма осталось всего несколько коротких строчек, да и те расплывались по бумаге, наскакивая одна на другую.
– «…до бочки с железным днищем, – с трудом прочла Нэрис, – о которой вы давеча справлялись, местные умельцы… на побережье… пятнадцать заклепок такой обруч не сдержат, но видено их было в числе трех десятков… кроме как по заказу такую сладить не пред…» Хм. Видимо, не представляется.
– Бочки с железным дном? – переспросил Тихоня. – Да разве такие бывают?
– Понятия не имею, – честно сказала Нэрис. И, еще раз пробежав глазами скудный клочок, поднесла его к язычку свечи. – Разведи огонь заново, Ульф. И запри дверь. Не нравится мне все это!
Норманн кивнул, соглашаясь. Поставил кружку на стол и исчез в темных сенях.
Ярл Гуннар полулежал на толстой шкуре, рассеянно слушая песни скальдов – одни и те же, уже порядком надоевшие. В руке могучий ярл сжимал ополовиненный кубок, но даже и к нему прикладывался с неохотой, больше от скуки. Сидящие вокруг бойцы – частью из его собственной дружины, частью из дружины Эйнара – настроения имели схожие. Не на службе, не на отдыхе, чему же тут радоваться? Поневоле и доброе вино в глотку не полезет.
Приказ Длиннобородого исполнялся неукоснительно: сэконунга из большого дома не выпускали. Больше того, ему было запрещено покидать даже гостевую половину, которая теперь находилась под неусыпным надзором. Трое дружинников – один самого конунга, второй ярла Ингольфа, третий Гуннара – стерегли узника и кормили. Они же несколько раз на дню выносили через
