запакованным. В то же время, твое появление чересчур возбудило зрителей, а Кудесник не так падок на золото, как Проф.
– Почему же он меня не отпустит? – спросил тогда Лан.
Хомут криво усмехнулся.
– А где ты видел, чтоб у нас кого-то так просто отпускали? – сказав это, он удалился.
– Хомут! – окликнул его Лан, но наемник не обернулся.
Тогда Лан занялся ужином. Оказавшись в водовороте событий, он и не вспоминал о голоде, но крепко потрудившийся организм требовал топлива: побольше и покачественнее. В памяти, как назло, всплывали образы – один другого омерзительней. Превратившиеся в мумии главарь тверских мародеров и серолицый охранник Кудесника. Плавающее человеческое ухо в вонючей баланде, которой кормили мутантов в зверинце. Черви, копошащиеся в грязи под ногами. Иступленные попытки потолочника дотянуться до него щупальцами. Рвущий цепи жук-медведь.
Лан зажмурился, голова шла кругом… Затем он схватил одной рукой кусок колбасы, а другой – неочищенную свеклу, и принялся торопливо набивать рот. Колбаса оказалась так себе, ее вкус был испорчен старым турьим салом, но шкурка приятно хрустела на зубах. Свекла была мелкой и сладкой, картофель – крупным и рассыпчатым, а морковь – вонючей и мягкой, как размокшая глина.
«Тоже жрать хочется…» – прозвучал в голове удрученный голос шама.
Лан бросил взгляд в соседнюю «келью». Юный мутант лежал в той же позе, в которой его оставили, сгрузив с носилок, наемники. Даже дыхание едва угадывалось. Если бы не эта мысль, то Лан бы и не догадался, что шам пришел в себя.
«У меня плохи дела, – сообщил сосед. – Я почти полностью парализован. Попытаюсь восстановить нервные пути, но не уверен, что в этих условиях и в этом состоянии у меня что-нибудь получится».
«Я видел, как ты бегал от жука-медведя, – подумал Лан. – Слишком шустрый для малого с поломанной спиной».
«Больше мне так не побегать, – мысль шама была хмурой, обреченной. – То было в последний раз. Отбегался я».
Мысленные диалоги – палка о двух концах. Их преимущество – невозможность соврать или что-либо утаить от собеседника. Их недостаток – невозможность соврать или что-либо утаить. У Лана сложилось впечатление, что его душа вывернута наизнанку. И что, при желании, он так же сможет увидеть подноготную раненного шама. Вот только вопрос – надо ли это им обоим? Поможет ли выбраться из передряги, в которую они влипли?
«Это случилось с месяц назад, – зашептал бесплотный голос шама. – Ты ведь из Кремля… Ты поймешь, о чем речь. Новые люди осаждали вашу крепость, шла подготовка к штурму. Мои сородичи прикрывали новых людей псионным воздействием. Я тоже был там: стоял в оцеплении, поддерживал туман».
Лан как будто на миг заглянул в прошлое глазами шама.
Развалины ГУМа, красная стена Кремля, какофония грубых голосов нео, рычание и бряцанье железа. Слаженные залпы тяжелых фузей и пушек. Клубы тумана смешивались с облаками гари от дымного пороха.
«Сначала я увидел, как в тумане возникла черная точка, – продолжил шам. – И почти сразу эта точка превратилась в пушечное ядро. Оно упало в трех метрах от меня на подстилку из перегноя и завертелось, словно хотело зарыться в землю. Во все стороны летел сор, из очка били искры, а я тупо смотрел на снаряд и думал только о том, что сегодня у меня – первый день службы. Первый, мать его, день! Наши старейшины способны поднимать при помощи одной лишь ментальной силы бетонные плиты, я же мог только поддерживать туман и читать мысли. Но я не мог прочитать мысли пушечного ядра, и я не мог защититься от взрыва туманом. Потом я услышал, как хрустнул мой череп, проглатывая шрапнель, а сам взрыв уже не запомнился. Я упал в какой-то обвалившийся подвал, и через несколько дней – после снятия осады, – меня отыскали тверские мародеры. Я пришел в себя в зверинце Новоарбатовки».
«Печальная история», – без особого сожаления подумал Лан. Во время обороны Кремля он был заряжающим одного из орудийных расчетов. И, возможно, шама ранило ядро, которое он своими руками заложил в канал ствола пушки.
«Теперь это не имеет значения, – пришла торопливая мысль шама. – Мы были на войне…»
«И эта война еще не закончилась», – заметил Лан, доедая колбасу.
«Вот именно! Мы должны выбраться! – заверил раненый, а потом продолжил рассказ: – В зверинце я понял, что не могу произнести ни слова. Ни вслух, ни мысленно. Шрапнель срезала часть моего мозга, и я превратился в калеку. Больше никакого тумана, никакого обмена мыслями. Я по-прежнему мог заглядывать в головы охраны, работников Арены и мутов, но я не видел четкой картинки: только расплывчатые контуры, словно смотрел сквозь грязное стекло. Потом меня бросили на Арену, заставили драться с каким-то грязным оборванцем, я просто перегрыз ему глотку и долго-долго пил кровь, ощущая, как ко мне возвращаются силы. Поврежденный мозг восстанавливался, я стал уверенней считывать мысли, но по-прежнему не мог докричаться ни до одной
