Несколько секунд, и запястья оказались связанными концом веревки. Угу. С наручниками тут пока как-то не очень, но зато руки вязать наловчились на раз. Не миновала чаша сия и тех, кто пребывал в беспамятстве. А и правильно. Кто знает, чего от них ждать. Эвон одних заточек валяется четыре штуки. Да и свалка тут была однозначно не рядовая.
— Что тут произошло? — строго поинтересовался тот самый надзиратель, что определил Петра не в его камеру.
— А это нужно тебя спросить, — глянув ему прямо в глаза, без тени страха произнес Петр.
Вот кого-кого, а этого детинушку он бы на тот свет отправил. Никаких сомнений по поводу того, как именно Иван узнал о том, что это Петр пристрелил Сундука. А может, это все и ерунда. Просто урке нужна была причина, озвученная для кодлы. А дальше он действовал в сговоре с надзирателем. Скорее всего, именно так и обстояло. Но где и когда Петр умудрился перейти дорожку этому цепному псу самодержавия? Чтоб ему пусто было.
Хм. Н-да. Нет, сейчас его кончать, пожалуй, лишнее. Хотя и не факт. Кто сказал, что надзиратель не оставит свои попытки? Он имеет желание и возможности, а потому куда опаснее, чем вся эта кодла. Так что, возможно, имеет смысл все же кончить его и получить срок на каторге, чем ждать удара в спину. Человек пока живет, надеется, в том числе и на самой вонючей и холодной лагерной шконке. А вот мертвые — они уже ни на что не надеются.
— Повторяю вопрос. Что тут произошло? — потребовал ответа надзиратель.
— Объясняю. Один шибко умный надзиратель затолкнул меня не в мою камеру, где меня отчего-то решили прирезать. Пока у них ничего не получилось. Счет в мою пользу.
— Умный, да?
— Да уж не дурак. И учти, господин надзиратель, еще раз ошибешься с камерой, уже не отмоешься. У меня слишком хороший адвокат.
Н-да. Не ошибся. На этот раз Петра уволокли в карцер. Ч-черт. Нет. Однозначно — нужно следить за своим языком. Не хватало еще получить в суд ходатайство от начальника тюрьмы относительно неуживчивого арестанта. Это точно скажется далеко не самым положительным образом на его будущем пребывании в ссылке.
Хм. А жаль все же, что при всем своем прагматизме Аркадий Петрович категорически не согласен иметь дело с взятками. Весь успех его адвокатской деятельности является результатом его профессионализма. Он выигрывает процессы, а не решает вопросы. А как было бы хорошо: сунул мзду судье — и получил желаемое. Вот только от кого ни попадя судья не возьмет.
В карцере Пастухов провел пять суток. Не сказать что условия были столь уж невыносимы, но и приятными их не назвать. У него отобрали его одежду, в которой Петр пребывал ввиду того, что приговор еще не вступил в законную силу. Потом обрядили в тюремную робу, не первой свежести и не по размеру. Ну да хотя бы в чистую. На ногах вместо сапог оказались неудобные башмаки без шнурков. Хорошо хоть размер большой.
Прогулок и свиданий Петра лишили. Это несколько напрягало, но все же было не смертельно. Куда хуже то, что кормили его лишь раз в сутки, и то выдавали только по половине буханки черного хлеба и литру воды. Что ни говори, но поесть он любил и в камере у него всегда было что-нибудь вкусненькое. Отчего бы и нет, если средств на это вполне хватало и не было запрещено тюремным режимом.
Ну и сон. Спать приходилось на голых досках, укрываясь тюремной шинелькой. И это при отсутствии отопления. Конечно, минусовой температурой в карцере и не пахло, но и комнатной ее не назвать. И как только не заболел.
Впрочем, его все одно каждый день навещал тюремный доктор. Обрабатывал рану и менял повязку. А так, в общем и целом, ничего страшного. Прилетело Петру вскользь, и рана была неопасной. По сути, царапина. Повезло, чего уж там. До него дошли слухи, что у усача удар был поставлен хорошо и на тот свет он спровадил многих.
Из карцера его забирал другой надзиратель. Этот относился к Петру более благосклонно. Не за красивые глазки, разумеется. Но и в пределах дозволенного. Правда, он также понятия не имел, отчего его сменщик так окрысился на Пастухова. Петр уже забрасывал удочку, но безуспешно.
После одиночного заточения его сразу же повели в душевую. Угу. Имелась тут таковая. Прогресс, йолки. Пастухов испытал настоящее блаженство, оказавшись под горячими струями воды. Он бы вообще не выходил из душа с часок-другой. Но на помывку выделялось только десять минут. Благосклонность благосклонностью, но, как уже говорилось, в пределах дозволенного, и надзиратель не собирался заступать за некую черту.
Когда вышел в раздевалку, его вещи уже лежали стопочкой на лавке, а рядом стояли сапоги. Все чистое и выглаженное. Хорошо все же иметь нормальные отношения с каптенармусом. Впрочем, тут ничего сложного. Были бы деньги. А деньги у Петра водились. Ну и опять же нормальные отношения — в определенных пределах.
— Виктор Семенович, а что там слышно об этой кодле? — одеваясь, поинтересовался Петр.
