– Неправда! – Он резко остановился. – Не таков человек, каким вы, Тёмные, его расписываете. Да, люди печалятся, горюют, мучаются от боли, но ведь у всех этих несчастий есть причина. И не внутри эта причина, а снаружи. И если её устранить… Если запрещено будет лупить жену киянкой, если парень окажет девушке внимание… хотя бы из милосердия… если вылечить старухе её больные суставы… Люди рождаются чистыми, как тщательно протёртая грифельная доска. И зло на них пишет несправедливо устроенная жизнь. Вот так! А что касаемо того, будто Тёмные не причиняют людям несчастий, то хотя бы Салтычиху вспомните!
Да, тут было что вспомнить. Про это мне и Александр Кузьмич рассказывал, и после дядюшка добавил подробностей. Неприятная вышла история.
Барыня Дарья Николаевна Салтыкова была Тёмной. Уж какой дурак устроил ей посвящение, сейчас и не разобрать, да и не важно. Главное, что дурак. Задатки Иной увидал, а безумие – ничуть. Между тем вдова гвардейского ротмистра Глеба Салтыкова была безумней некуда. Смерть ли мужа пошатнула её разум, другая ли причина? Люди считали, что всему виной – звериная жестокость барыни, но московское бюро Инквизиции установило: жестокость тут вовсе ни при чём. Дарьей Николаевной овладела мания: сделаться самой сильной Иной в Российской империи, а потом, глядишь, и всея земли. Ранг у неё, кстати, был при посвящении пятый, доросла она всего лишь до третьего. Зачем ей хотелось достигнуть столь чудовищной силы – неизвестно. Как бы она её, силу, применила – непонятно. И узнать этого никто не смог, потому что против заклятья «Белая пустынь» не существует противоядия. А заклятьем этим Гришка Зуб, глава московского Дневного Дозора, сжёг ей разум. Но случилось оно уже после, уже когда по строгому приказу матушки-императрицы началось человеческое следствие.
Пока же над Салтычихой не сгустились тучи, вся жизнь её сосредоточилась на одной цели: собрать как можно больше силы. Сумрака ей не хватало, тянуть оттуда долго, а из людей – куда быстрее. Недостатка же людей вокруг неё не ощущалось. И началось… Понятно, что и раньше жизнь её дворовых не была намазана мёдом, но после пошёл уже полный Содом вкупе с Гоморрою.
Опыты Дарьи Николаевны показали, что больше всего силы вытягивается из сенных девушек, если хорошенько ошпарить их кипятком, а после нещадно сечь розгами. Оно и понятно – женская натура чувствительнее. И совсем уж перешла она всякий край, насмерть замораживая грудных детей – подчас брошенных на грудь только что убитой матери. И так продолжалось более десяти лет. Самое странное – куда смотрели Дозоры? Ну ладно наши, Тёмные… что Гришка Зуб был её любовником, знали все… но как проморгали Светлые? Может, всё дело в том, что, устраивая муки своим рабам, Салтычиха лишь тянула из них силу, но почти не использовала? Великий Договор вроде как не нарушался, а что силу тянула – так то ж ещё доказать следовало. Может, Светлые, вслед за людьми, поверили, будто безумная Дарья испытывает возбуждение от чужой боли? А сие – дело сугубо человеческое, Договором не запрещённое.
Возможно, правду знал Гришка Зуб. Недаром же, когда запахло жареным, он лишил былую возлюбленную разума и памяти. Наверняка ему не хотелось, чтобы на настоящем суде – суде Инквизиции – из головы безумной вытянули кучу всего интересного. За то Зуб и сам поплатился – ему запретили пользоваться силой и отправили жить в дикую Лапландию. Александр Кузьмич говорил, что бытовала и такая версия: безумная идея Салтыковой заключалась на самом деле в том, чтобы сделать Иными обоих своих сыновей, Феденьку и Николеньку. Ей, дескать, объясняли, что сие никак не осуществимо, но Дарье вошло в голову, что для Иного нет ничего невозможного, надо лишь собрать достаточно силы.
Как бы там ни было, человеческий суд имел дело уже с женщиной, начисто потерявшей разум. Инквизиция лишила её всякой возможности применять магию, но и без того вряд ли ей это удалось бы: после «Белой пустыни» она забыла и про тень свою, и про Сумрак. Ныне сие жалкое подобие Иного пребывает в подземной тюрьме Ивановского девичьего монастыря, в полной тьме. Что сталось с детьми её, о том я как-то не удосужился спросить.
– Салтычиха – редкий случай, – возразил я. – Если обо всех нас по ней судить, то давай тогда и о вас, о Светлых, по Томасу Торквемаде. Светлый же был, как помнишь. О благе человеческом радел, страданиями очищал души своих жертв… ибо, став Иным, продолжал оставаться ревностным католиком. И кабы не вмешалась Инквизиция… я имею в виду, конечно, нашу, Иную…
Костя помолчал. Потом хмуро произнёс:
– Вы, Андрей Галактионович, может, и правы, что по одному выродку обо всех судить не следует. Но по сути-то прав я! У каждого человеческого горя есть причина. И если все такие причины устранить…
– Знаешь к этому средство? – Ехидничать я не собирался, но как-то само вышло.
– Знаю, – серьёзно кивнул Костя. – Нужно переустроить человеческое общество на новых началах. Уничтожить всякое угнетение. Люди должны быть равны в правах своих, свободны, сыты – и тогда возникнет между ними братство. Тогда богатому стыдно станет есть свой хлеб, если сосед его голодает… и потому все будут поровну делить со всеми достояние своё. Не нужна тогда станет и государственная власть, да и сами государства упразднятся, а вместе с ними и войны, и казни, и остроги… По всей земле
