же душу открывать… не говоря уже о Харальде. Что же до дядюшки, то с ним наверняка об этом поговорить было можно, но, если совсем уж честно, я побаивался.
Да, конечно, он родная кровь. И благодетель. Прозябал бы я доселе в Санкт-Петербурге, сносил бы изощрённые издевательства дозорных, кабы не отыскал он меня на моей квартире. Вышел из Сумрака прямо возле постели, где валялся я, силясь заснуть – и не мог. Смешно вспомнить, но и узнать-то его сразу не удалось. Ведь тогда, в Туманном Лугу, я его видел с уже наложенной личиной, видел старика семидесятилетнего, а тут он явился в подлинном своём облике – вот как сейчас выглядит граф Иван Саввич. В том облике, какой был у него в далёком сороковом году, когда и прошёл он посвящение.
«Да сдалась тебе эта столица, Андрюша! – терпеливо увещевал он меня, отпаивая чаем и смородиновой наливкой. – Они ж тут поедом тебя едят, и за что? За мелкую ошибку, какая с любым случиться может. Харальд, между нами говоря, шельма ещё та, и под его началом служить – это себя не уважать. Давай-ка ты под мою руку, в Тверь. Городок для жизни приятный. Служба уж всяко поинтереснее будет, чем здесь. А мне тоже выгода – будет с кем в шахматишки сыграть. Если же серьёзно – нужен мне верный помощник… и вижу я в тебе большие силы. Не пожалеешь! А перевод я сам устрою, тебе и говорить-то с Харальдом более не придётся».
Всё так. Но и благодетелю-дядюшке не хотелось мне поверять сокровенное. А ну как посмеётся? Не зло, не обидно – но от того только больнее выйдет.
…Колокол вдали всё заливался. Интересно, много ли народу пришло на ночную рождественскую службу? Сейчас, когда тьма кишит упырями? Уж не в одиночку ли служит здешний батюшка отец Михаил? Не считая, конечно, псаломщика, пономаря и певчих. Должно быть, грустно ему и обидно. А может, и нет. Может, радость о народившемся в мир Младенце Христе перевесила в его сердце горечь. Коли так – счастливый он. Счастливый, потому что никакой Александр Кузьмич не открывал ему глаза на скучную правду жизни.
– Рождество… – выпустил я из губ струйку пара. – А как мыслишь, Алёшка, кем был Христос? Из ваших, из Светлых?
Мальчишка остановился, вопросительно глядя на меня. Удивление его можно понять: мы на серьёзное дело идём, упыря ловим, может статься, и Высшего, и неизвестно ещё, как всё оно повернётся, – а тут вдруг Тёмного на божественное пробило.
– Что это вдруг вас, Андрей Галактионович, взволновало? – просипел он. Не то от холода, не то потому, что последние месяцы ломался у него голос.
– Да так просто, – махнул я рукой в ту сторону, откуда сквозь морозную тьму доносился колокольный звон. – Как-то вдруг на ум пришло.
– Ну, коли хотите моё мнение знать, – не сразу отозвался он, – так по мне Он истинный Бог и есть. Ни Светлый, ни Тёмный, ни в крапинку. Я тоже слышал байку, будто Он был Иным, только чепуха это на постном масле.
– Почему ж ты так решил? – теперь уж пришёл черёд удивляться мне. Вот уж от кого не ждал я такой уверенности.
– Да потому что Он и впрямь воскрес и апостолам являлся. А иначе стали б они ходить и проповедовать, когда за то головы лишиться можно! Нет уж, раз отважились – значит убедились, что всё взаправду! Значит, такое им открылось, что и смерть от руки человеческой не страшна.
– Ну а если он и не умирал на кресте? – Во мне проснулось упрямство. – Может, только изобразил свою смерть? Ну, вот как дядюшка мой Януарий Аполлонович. И потом являлся и апостолам, и другим всяким… а они, простодушные, думали, это оттого, что он Бог… Возможно такое?
– Хотите сказать, что Он Иной, который до сих пор жив, только прячется от всех? – В лунном свете Алёшкина улыбка показалась мне довольно странной. – И показывается некоторым, особо достойным? Семнадцать с лишним веков всех обманывает? Тогда выходит, что Он бесчестный… потому как если Он не Бог, то и никакого спасения, значит, нет, и всем дорога в ад? Как-то слишком глупо у вас выходит.
– Да это не у меня, это я так, предположительно, – возразил я. Можно было приводить самые разные доводы против Алёшкиных слов, но почему-то мне разом расхотелось спорить.
– А я вот про это давно думаю, – помолчав, признался тот. – С той поры ещё, как Иным по вашей милости сделался. Наши, Светлые, надо мною смеются. Их сиятельство Виктория Евгеньевна тоже думает, будто Он был Иным. Только не Светлым, а наоборот, Тёмным. Потому что хотел всех сделать покорными властям. И Костя вслед за ней повторяет. А по-моему, они просто боятся, что Он взаправду есть.
– А ты сам-то не боишься? – прищурился я. – Ведь если попы не лгут, то для нас, Иных, царствие небесное закрыто… оно ж для людей только. А мы – не люди. Были когда-то людьми, верно, но теперь уж всё… Это как бабочка, что из гусеницы вывелась. Глупо её по-прежнему в гусеницах числить.
