берега топкие.
Уже в темноте добрались до Охлопкова.
А утром в сопровождении десятка Федора я подъезжал к воротам Коломны. Федор сразу же повернул назад.
Я, как ни в чем не бывало, прошел в управу. На пути встретился Шклядин. Увидев меня, наместник удивился:
– А сказали, что на тебя разбойники напали! А ты жив!
Я выхватил нож и приставил его к горлу наместника:
– Кто сказал? От кого ты слышал? Не скажешь, распорю шею от уха до уха!
Испугался боярин, побледнел:
– Я уж и не припомню, кто.
– В Коломне никто о нападении на меня не знает. И ты мог услышать это от единственного человека – покровителя своего и родственничка князя Телепнева! Иуда!
Наместник стоял бледный, как полотно. Я вернул нож в ножны. С удовольствием бы убил его, да нельзя. Люди вокруг. А вины за наместником пока нет. Меня же и обвинят в убийстве. Не пощадит тогда государь, даже доводы мои о мерзости Шклядина слушать не станет – самого на плаху отправит.
Потому пусть живет покуда. А я тем временем решил вызнать, кто в Москву от Шклядина доносы возит.
Чтобы никто из шклядинского окружения не прознал о моих намерениях, пустил слух, что в Москву собираюсь, а через неделю – выехал из Коломны. Только отъехал я недалеко, всего верст за десять.
Расположился вместе с тремя доверенными городскими дружинниками на окраине деревушки, мимо которой дорога на Москву проходила.
Я ждал, наблюдая за дорогой.
Мимо нас проезжали крестьянские повозки, купеческие обозы, шли пешие с котомками за плечами – все не то. Тот, кого мы ждали, должен быть конным и непременно один. В таком деле важна скорость и секретность.
Ждать долго не пришлось – не более полдня.
На дороге показался всадник. По одежде и не поймешь, кто он – мастеровой, мелкий купчик? Одет добротно, но как-то уж безлико. Надо бы проверить.
– Ну-ка, ребятки, остановите его!
Дружинники встали на дороге и перегородили ее своими конями.
– Эй, служивые, освобождайте дорогу! – закричал всадник.
Я подъехал сбоку:
– Кто такой, куда путь держишь?
Всадник посмотрел на меня и отвел взгляд. Но я успел увидеть, как в глазах его метнулся страх. Узнал небось меня.
– Ну-ка, хлопцы, обыщите его. Бумага при нем должна быть.
– Это по какому такому праву? – визгливо закричал неизвестный.
– Лазутчика ищем. По описанию на тебя похож, – объяснил я. – Ежели найдем чего – вздернем вон на том дереве!
– Нету у меня ничего, – загундосил он.
– Тогда и бояться тебе нечего. Ищите.
Дружинники стянули мужика с коня и шустро его обыскали.
– Нету у него писулек, воевода! – растерянно развел руками старший.
– Быть такого не может. Ну-ка, друг любезный, сними сапоги!
– Не буду, и ты мне не указ. Воинами своими командуй!
Однако воины слушать его не стали, повалили на землю и стянули сапоги. Старший сунул руку в голенище.
– Кажись, есть чего-то.
И вытащил на свет божий сложенный вчетверо лист.
Рванулся мужик, хотел выхватить бумагу, да воин сзади огрел его по голове плетью.
– Сиди, смерд!
Я взял пованивавшую портянками бумагу и развернул. «Доброго здоровьичка, любезный боярин. К тебе с нижайшим поклоном – родственник. Довожу сим, что интересное тебе лицо отбыл сегодня в Первопрестольную». Ни подписи, ни имен. Но кто нужно, поймет. Гладко бумага составлена. Сведения есть, а не прищучишь.
Я подступился к мужику. Он с нескрываемым страхом ждал своей участи.
