как будто стены чуть-чуть раздвинулись и стали меньше давить.
Проснулась я от ощущения чужого взгляда. Или не от него, но именно это ощущение было первым, которое я осознала, очнувшись от глубокого и темного, как изнанка пространства, сна. С трудом приподнявшись – за время сна в одном положении, несмотря на удобство ложа, затекло все тело, – обернулась и увидела своего тюремщика. Он сидел на полу в метре от меня и молча сверлил меня взглядом, а у колена стояла привычная миска с едой.
Ну, по крайней мере, после вчерашней истерики меня не решили уморить голодом.
Окинув сидящую фигуру мрачным взглядом, я молча поднялась и пошла умываться. Говорить не хотелось. Вообще ничего не хотелось, голова была тяжелой и пустой, а на душе горько и гадко.
Поплескав водой в лицо, я вернулась на свое место в углу. Села, обхватив колени, и выжидательно уставилась на тюремщика. Все, что я могла ему сказать, я сказала, а сейчас… не извиняться же за вчерашнее в самом деле!
– Что это было? – наконец поинтересовался он.
– Что именно? – растерянно уточнила я. Начало оказалось неожиданным.
– Слезы. Кажется, это называется так. Зачем? – Говоря это, мужчина оставался вполне серьезным и смотрел на меня выжидательно. Сегодня его произношение оказалось заметно лучше.
– Не «зачем», а «почему», – проворчала я, мягко говоря, озадаченная таким вопросом. – Потому что мне страшно и одиноко. Я беспокоюсь за родных, не знаю, где нахожусь и чем нам всем это грозит. И вообще, в этой камере я скоро свихнусь от безделья и одиночества! – высказалась я. Получилось резко и раздраженно, но говорить спокойно выдержки не хватало.
– Камера… какая? Что это? – Следующий вопрос оказался еще более неожиданным. Я настолько растерялась, что даже возмущение почти пропало.
– Камера – вот она. – Я сделала широкий жест рукой. – Маленькая комната, в которой против воли удерживают разумное существо, лишив его связи с внешним миром, и ограничивают его свободу, не позволяя выйти за пределы отведенного закутка.
– Вопрос безопасности. Вашей, – медленно проговорил мужчина, качнув головой.
– Безопасно нам было на нашем корабле до того, как вы туда вломились, – возразила я. – Где мы находимся? Зачем?
– Это… корабль, – неуверенно ответил мужчина, как будто сомневался в точности сказанного слова. – Летим домой. Немного осталось.
– К вам домой? – Я напряженно уставилась на него.
– Да. – Он кивнул. Некоторое время пристально меня разглядывал, потом медленно протянул руку. Усилием воли я заставила себя не двигаться с места, хотя смотрела на него затравленно, ожидая подвоха. Однако поступил он очень странно: осторожно пощупал мои волосы, собранные в лежащую на плече косу, и вернул руку обратно. – Страх… плохо. Пойдем, – вдруг велел он и легко поднялся на ноги, подхватив заодно мою тарелку. Я на пару секунд замешкалась от неожиданности, но потом все-таки взяла скрипку – свое единственное имущество – и сама послушно уцепилась за протянутую руку. Свободная от черной пленки, та на ощупь оказалась совершенно человеческой, сухой и теплой.
Я инстинктивно зажмурилась, когда тюремщик, крепко держа меня за руку, шагнул прямо в стену; к слову, не ту, через которую он выходил обычно. Наверное, ожидала, что меня стена не пропустит, но нет. Сейчас преграда оказалась вполне проницаемой, на ощупь похожей на желе. Не самое приятное ощущение, но она, по крайней мере, не была липкой и не оставляла части себя на путешественниках.
– Аленка! – раздался встревоженно-радостный возглас братца.
Я распахнула глаза, не веря своим ушам. Мы оказались в комнате, совершенно неотличимой от моей. Младший сидел в углу на полу, но при виде гостей поспешил подняться.
– Ваня! – радостно взвизгнула я, бросаясь к нему. Тюремщик удерживать меня не стал, так и стоял на месте с миской в руках, молча наблюдая. – Ванечка, родной мой, живой! Как ты?!
– Как ты? Они тебя не обижали? – одновременно со мной спросил брат, крепко стискивая в объятиях.
– Ну если не считать того, что я уже дурею со скуки, то, наверное, не обижали, – со смешком ответила я. – А ты? Зачем ты тогда на них бросился?! Балбес, у меня чуть сердце не остановилось!
– А что они… – задиристо возразил мелкий, но продолжать тему не стал. – Да ладно, бросился и бросился. Они мне вон даже физиономию этой своей гадостью помазали, так что не болело.
– Какой гадостью? – настороженно уточнила я и отстранилась, пристально разглядывая физиономию младшего.
– Ну этой своей, черной. Я сначала перепугался, думал – все, она съест мне мозг, и привет. Но мозг она, похоже, не нашла и сдохла от голода, – весело сообщил брат.
