следовало получить по самой меньшей оценке за каждую десятину не менее 15 рублей, т. е. 57000 тысяч рублей, а за дом 25 тысяч, всего же – 82 тысячи, но я получил 45 тысяч депозита и был доволен, потому что был готов бросить свое имущество, как бросали другие горцы, дабы избавиться от русского правительства.25
Кроме того, я потребовал от них 10 тысяч рублей для вспомоществования бедным переселенцам. Когда Лорис убедился, что сумма эта была недостаточна и что я сделал расход из своих денег, то отпустил еще 2 тысячи рублей и предоставил переселенцам всевозможную помощь по пути их следования.
Первая партия с семейством и родственниками моими была отправлена из Владикавказа 25 мая. Затем, каждый раз пропуская один день, выступали другие партии и, таким образом, отправив до 3 тысяч дворов, я остальных поручил Наибу Саадулле, а сам с тяжелым чувством и сокрушенным сердцем простился с милой родиной.
Обратился к Всевышнему с усердною мольбою дать мне возможность в числе турецких войск с правильно устроенными мухаджирскими войсками вернуться на Кавказ и избавить его от ненавистного ему правительства.
Хотя нет ничего приятнее, как видеть слезы старцев, выражающих чувства привязанности и признательности, но я не мог позволить себе испытать это удовольствие, справедливо опасаясь, что начальство будет преследовать всех тех, которые при прощании со мной, понимая свое положение, невольно выкажут чувство скорби при народе, собравшемся со мною проститься.
Я выехал 8-го числа июля месяца до рассвета. До первой станции меня сопровождал только зять мой, полковник (ныне генерал) Магомед Дударов.
9-го я приехал в Тифлис и в установленном порядке подал там в отставку от службы.
18-го июля выехал из Тифлиса с родными и племянником моим Темирбулатом26 и приехавшими к отъезду нашему из корпуса братом его, кадетом Канбулатом Мамсуровым.
Когда я прощался с генералом Карцевым, он потребовал от меня честного слова, что в случае войны я не буду участвовать в войсках против русских.
Ясно объяснив и доказав благородному Карцеву, что если я буду служить в турецкой армии, то должен идти туда, куда меня пошлют, я отказался от его предложения. Затем он потребовал от меня не писать из Турции на Кавказ письма горцам с призывом к мятежу.
Писать к ним письма с призывом к возмущению без крайней в том надобности значит желать народу гибели, а потому я охотно дал ему слово, что не только не буду посылать таких писем, но и вообще ни о чем и никому из туземцев не буду писать без крайней нужды.
Что я считаю крайней нуждою, он меня не спросил, и я не имел надобности объяснять.
Генерал Карцев воспитывался со мною в Павловском кадетском корпусе, и в одно время, в 1836 году, мы были произведены в офицеры. Он как первый ученик во всем корпусе, был выпущен в гвардию и взаимно питал ко мне чувство дружбы, советовал мне окончить переселение, вернуться назад и, оставив Кавказ, получить хорошее имение в Западном крае, где, как он выразился, правительство очень дешево покупает от поляков и что я имею право, как за прошлую службу мою, так равно и за настоящую услугу получить в награду имение, за которое наследники мои будут меня благословлять.
– Все твои советы, Александр Петрович, – сказал я, – понимаю и чувствую, что они вызваны опасением за мою будущность в Турции, но если б ты знал мое душевное страдание, невольно мною скрываемое и от этого еще увеличивающееся, то ты сказал бы мне то же самое, что говорит мне мое сердце: «Поезжай скорей в Турцию», куда я уже, как видишь, приготовился и еду.
– Ох, любезный друг, – сказал он, – право, боюсь, чтобы ты не попал впросак.
– Проще того, к чему я себя приготовил, быть не может. Я готов жить там в землянке, чем здесь в хорошем доме, который Лорис, пользуясь случаем, не постеснялся взять у меня за половинную цену.
Карцев из любви ко мне был тронут. Мы по дружески обнялись и навсегда расстались в Кочорах.27
Возвращаясь назад в Тифлис, на половине дороги я встретился с тифлисским генерал-губернатором князем Григорием Орбелиани,28 ехавшим из Тифлиса в Кочоры. Оба экипажа наши остановились. Я выскочил из своего и подошел к нему проститься и поблагодарить за ласку, которую он мне постоянно оказывал, и увидел, что из глаз его градом покатились слезы: «Бог с тобой!» – только и мог выговорить он и приказал экипажу своему тронуться.
Оставшись один на дороге, я сначала сильно был озадачен скорым его отъездом. Потом понял его так, что он не захотел иметь кучеров и людей наших свидетелями его сильного смущения и невольных слез.29
Некоторые из заслуженных генералов – грузинских князей – просили меня передать их поклоны Али- паше и уверить его, что народ грузинский теперь лучше знает Турцию и не так ее боится, как боялся когда- то. Один из них, наиболее влиятельный и популярный в народе, готов был перейти в Турцию, если найдет себе приличное гостеприимство.
Все, что они поручили мне сказать, я докладывал министру иностранных дел Али-паше. Кроме того, объяснил ему расположение духа всего кавказского народа, не исключая даже русских линейных казаков.
Не мог также не сказать ему, что пока Кавказ не соединен железными дорогами с Россией, следует не упускать случай овладеть им, дабы Турция не пришла к позднему раскаянию.
Али-паша, выслушав переводчика моего Иналука Абисалова, как мне кажется, был доволен и согласен со мною изложенным и оживленно сказал:
– Иншаллах, придет время, и вы с душевным восторгом будете одним из главнокомандующих на Кавказе.
Так я кончил 29-летнюю действительную службу мою в России, имея от роду 44 года.
В 1865 году, устранив кровопролитную войну, с согласия русского и турецкого правительства, перешел в Турцию.
22 июля прибыл в Каре, где был принят с большими почестями и пушечной пальбою. В 1867 году признан Пашею в чине Мир-Лива.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Некоторые выводы. – Армяне и евреи. – Конно-горские и конномусульманские полки. – Горские кадеты и аманаты. – Сыновья алдаров в Тифлисской семинарии. – Жестокие и возмутительные меры. – Зачисление абазинцев и осетин в казачье сословие. – Встреча персидского принца с шайкой разбойников. – Ермолов Малую Кабарду подарил своему любимцу.
Тут в заключение не могу не сказать, что по всей справедливости надлежит признать ту неоспоримую истину, что русские, хотя могучею силою своих войск и средств наконец успели покорить Кавказ, и войска русские всегда могут гордиться своими военными подвигами, но правительство, напротив того, должно всегда краснеть как перед кавказскими народами, так равно и перед Россией. Оно перед обоими столько виновато, что не может избегнуть справедливого суда, где нельзя будет по праву сильного уклониться от множества весьма тяжелых для него вопросов. Из них, например, когда русское правительство вступило на Кавказ в роли великодушного покровителя его народов, оно, разумеется, не встретило большого сопротивления; напротив того, грузины в 1492, 1586, 1604, 1648, 1658, 1760 и 1718, имеретины в 1621, мингрельцы в 1636, армяне в 1718, кумыки в 1718 годах, сами желая покровительства России, к ней обращались. Другие же народы Кавказа она в прокламациях и в словесных обещаниях именем Бога и Царя своего уверила, что не имеет к ним ничего враждебного и идет к ним для того, чтобы быть на Кавказе благодетельным посредником между его разноплеменными народами и вместе с тем из любви к человечеству открыть и предоставить ту земцам пользование всеми богатыми источниками, которые, будто бы по неведению горцев, скрываются в недрах кавказских гор.
Только когда таким образом она была допущена утвердиться на кавказской линии в 1755 году в Кизляре,
