Ртуть и соль

Механизм подлежит ремонту, улучшению, переделке.

– И это ты уготовил Анне? Стать механической куклой?

– Нет. Иное. Совсем иное. Решайся.

– Зачем… зачем это тебе?

Вилког застывает. Взгляд его направлен куда-то вдаль, за пределы мраморных стен гробницы.

– Передо мной готова открыться величайшая из тайн. Тысячелетиями говорилось, что Бог познаваем сердцем, но не разумом. Это ложь. Я стою на пороге богоподобия. Я могу творить сам себя и в акте творения обрести власть над любой из материй этого мира, даже самой тонкой. И даже душа может быть податливой глиной в руках опытного гончара. Анна – лишь шаг к грядущему величию. К торжеству человеческого разума. К обращению его в разум Бога посредством научного совершенствования!

Рив снова смотрит на Анну. Слова Амада Вилкога для него – не более чем пустой звук, лепет безумца. Сомнения, как голодные черви, терзают его сердце. Страх и желание борются в нем, точно лед и пламень.

– Делай, что задумал, – наконец кивает он.

Рассвет над морем – игра серости и багрянца. Обрывки туч плывут, словно истлевший саван, вода черна, как обсидиан, и только белые пятна чаек среди волн нарушают ее монолитность.

Рив де Лиш сидит на прибрежном валуне, и прибой лижет носки его башмаков. Поэт держит в открытой ладони странный предмет – соединение хрома, стекла и плоти, причудливый сосуд, внутри которого можно угадать очертания чего-то небольшого, пульсирующего.

Глаза поэта закрыты, губы едва слышно шепчут, хотя рядом нет никого, кто бы слушал:

И всегда луч луны навевает мне сны
О пленительной Анне Либэлл;
И зажжется ль звезда, вижу очи всегда
Обольстительной Анны Либэлл.

Стеклянная сфера в его руках вдруг словно начинает светиться. Внутри нее, среди тонких механизмов, маховиков и пружин, становится различим главный предмет – человеческое сердце, едва заметно стучащее в такт тихим словам поэта. Изящный золотой ключ висит на тонкой цепочке на шее де Лиша. В наружном механизме сосуда видна скважина, идеально подходящая вычурной форме ключа. Поэт неподвижен. Он слышит голос – ее голос, который подхватывает его слова:

И в мерцанье ночей я все с ней, я все с ней,
С незабвенной – с невестой – с любовью моей,
Рядом с ней я на бреге вдали,
Среди скал у приморской земли.

Вдалеке, со стороны города, появляются два человека в мундирах и кожаных шлемах. Один из них указывает на поэта. В руках кожаноголовых короткие дубинки, обтянутые выбеленной кожей. Они устремляются в сторону де Лиша.

– Они пришли за тобой, – шепчет ему сердце Анны Либэлл.

– Пускай, – пожимает плечами поэт.

– А как же я? Ты позволишь им разлучить нас?

Эти слова заставляют Рива встрепенуться. Он переводит взгляд на лодку, спрятанную им среди камней.

– Куда мы поплывем? – спрашивает сердце.

– На восток, – поднимаясь, произносит поэт. – Навстречу солнцу. Поплывем, чтобы никогда больше не вернуться сюда.

Видя, что поэт намерен ускользнуть, кожаноголовые переходят на бег. Тщетно – лодка соскальзывает с камней и в несколько гребков оказывается уже недостижима. Беглец устанавливает мачту и поднимает парус. Остановившись у кромки воды, сержант достает пистолет и долго целится, прикрыв один глаз. Грохот выстрела заставляет чаек с испуганными криками подняться в небо.

Фигура, сидящая на корме, остается неподвижной. Заполненный ветром парус уносит лодку все дальше, навстречу взошедшему солнцу, чьи багровые лучи режут глаз.

– Может, уведомить морской патруль? – спрашивает второй кожаноголовый у сержанта.

Тот отрицательно мотает головой:

– Нет нужды. Я не промахнулся.

Полицейский с сомнением смотрит на него – попасть с такого расстояния можно было лишь благодаря удаче.

– Кто это был? – спрашивает он.

– Иностранец, – отвечает сержант, убирая оружие. – Поэт и пропойца. Осквернил могилу знатной особы.

– Всевышний! Какой демон толкнул его на такое?

Сержант молчит. Он простой человек, и вся эта история кажется ему жуткой. Но где-то внутри есть и другое чувство, чувство, которого он раньше не знал.