десятый. Главное, не задумываться над тем, что именно ты ищешь. Сколько дней Алина находится здесь без еды и воды? Три? Пять?
Он подхватывает сумку, вешает ее за спину, сбоку от своего рюкзака. Заколоченный квартал пялится на него пустыми провалами окон. Солу этот взгляд кажется глумливым.
Семь часов. Семь часов, проведенных в месте, где из живых существ остались только крысы. Даже кошек и собак не встречается – только обглоданные скелеты или вздувшиеся, как бочки, тела. Запекшаяся кровь повсюду – темными дорожками от заколоченных дверей, огромными кляксами на мостовой, заскорузлым настом в подворотнях, среди обрывков мешковины и обглоданных крысами костей. Глядя на это, Сол понимает, почему в других частях города люди выглядят такими запуганными, подавленными. Страх вкупе с невозможностью хоть как-то себя защитить – вот что гнетет их. Каждое утро они вынуждены выходить из дому, отправляясь на фабрики, общаясь с десятками других, подозревая в каждом заболевшего. В приории Святого Остина было три крупных завода: шерстопрядильный, кирпичный и керамический. Три очага заразы – Эд на деньги готов спорить, что среди рабочих было больше всего заболевших.
Как давно люди оставили это место? Трудно сказать. Наверняка бегство шло волнами: сначала уехали самые осторожные и пугливые, потом основная часть – поддавшись панике. Последними уходили самые упрямые – не потому, что боялись болезни, а потому, что жить в безлюдном квартале невозможно. Торговые лавки, колодцы… церкви, в конце концов. Не осталось ничего, что могло бы поддерживать жизнь в этом месте.
Вечер наступил рано – город все еще накрывало густое облако дыма, упорно не желавшее рассеиваться. К ночи дым этот опускался ниже, почти до самых улиц, похожий на туман, едкий и удушливый. Нужно вернуться, где-то переночевать и продолжить поиски завтра – если в этих поисках есть хоть какой-то смысл.
Эд возвращается по Дорфер-стрит, идущей с севера на юг. Ее он осмотрел еще утром, не обнаружив ничего заслуживающего внимания. Тем удивительнее оказалось заметить свет в окнах одного из домов.
Утром его двери были распахнуты настежь, и внутри виднелась переломанная мебель. Раньше тут была лавка гробовщика – в этом царстве смерти его товары, разбросанные и разбитые, оказались никому не нужны.
«Смерть в чистом, истинном своем виде, отвергает ту ритуальную мишуру, которой ее обвешивают люди, – Эд провел семь часов на ногах, и теперь его внутренний голос звучит отрешенно-философски. – Наверное, потому, что этими ритуалами люди пытаются показать, что смерть – это и не смерть вовсе, а просто переход к иной форме жизни. Будь я смертью, на попытки выставить меня „пересадочной станцией“ ответил бы так же».
Он осторожно подходит к похоронной конторе, стараясь не оказаться на свету. Конечно, это могли быть Плакальщицы или братья-Гробовщики. Но Сол предпочитает увидеть их раньше, чем они увидят его.
Внутри горит несколько грубо смотанных факелов, кое-как прицепленных к стенам. Потолок над ними черен от копоти и почти скрыт дымом. Посреди зала на двух бочках стоит крышка гроба – массивная, с бронзовыми ручками, словно скатертью укрытая надорванным, в грязных пятнах саваном. За этим странным столом сидят трое. В центре – необычно высокий, худой мужчина с похожим на топор желтушным лицом и глубоко посаженными глазами. Его конечности как лапы паука – в них словно есть лишние суставы, хотя под черным сюртуком и в слабом свете наверняка не скажешь. На нем высокий цилиндр и атласный галстук с жемчужной булавкой. Справа от него – женщина с уродливо перекошенным лицом, опухшим и раскрасневшимся. Ее руки ужасно отекли, вены на них вздулись и почернели. С другой стороны от высокого сидит глубокий старик, скрюченный и похожий на скелет. Его сухая кожа, вся в складках морщин, кажется слишком большой, свисая отвратительными складками. От каждого из сидящих веет чем-то жутким, нечеловеческим – настолько, что по хребту пробегает неприятный холодок. Непроизвольно Эд прикрывает глаза.
– Нежданный гость, – голос, похожий на скрежет камня по стеклу, заставляет Сола обернуться. Высокий мужчина, еще секунду назад сидевший за столом в холле, стоит позади него, возвышаясь над присевшим на корточки Эдом на добрых полтора метра.
– Этот ужин не задумывался званым, – оскал неизвестного полон мелких желтых зубов. – Но, раз уж гость заглянул к нам на огонек… всегда приятно видеть новое лицо.
Он протягивает костлявую руку, одетую в ветхую черную перчатку. В дырах, протершихся на внутренней стороне ладони, виднеется белесая, гладкая кожа, больше похожая на кость.
«Не позволяй до себя дотрагиваться. Никому!»
Эд поднимается, одновременно отстранившись на шаг.
– Я не хочу быть обузой, – осторожно произносит он. Глаза высокого маслянисто поблескивают в густой тени глазниц.
– Напротив, – хрипит он. – Вы станете прекрасным дополнением нашему вечеру. К тому же отвергать приглашение королевской особы – неподобающе и крайне оскорбительно.
