Уинни снилось, что она летит. И в этом сне она почти могла дотянуться рукой до солнца. Она подставляла лицо ласкам ветра и бездумно улыбалась, наслаждаясь самыми прекрасными мгновениями в жизни. А потом открывала глаза и понимала, что это не сон. Неужели все действительно происходит наяву? Вокруг, сколько хватало глаз, простиралось бескрайнее синее небо, ослепляя чистейшей лазурью. Внизу раскинулись вспаханные поля облаков, в прорехах которых мелькали паутины проселочных дорог, леса и затерянные посреди диких просторов деревеньки.
Иногда облака оказывались сверху или обступали их, погружая мир в жемчужно-молочный туман, промозглый и тревожащий. После него платье напитывалось влагой, а волосы и ресницы покрывались мельчайшей водяной пылью. И тогда Уинни наклонялась к холке грифона, силясь обнять могучую шею, но пальцы соскальзывали с перьев, и на мгновение накатывал острый страх, что она упадет, как в одном из своих кошмаров, где она тряпичной куклой летела вниз с головокружительной высоты, становясь все меньше и меньше, пока не исчезала совсем. И вместе с тем Уинни знала, что этого не произойдет, потому что, в отличие от того сна, она не одна. Словно в подтверждение руки сидящего позади крепче обнимали ее, заставляя сердце колотиться где-то в горле.
— Тебе страшно? — кричал Марсий, перекрывая ветер.
— Совсем чуть-чуть, — врала Уинни, потому что соврать было легче, чем признаться ему и себе, почему сердце готово выскочить из груди. И сладко и страшно…
— Сейчас снизимся, — кивал он и подавал грифону знак, трепал того по покрытому лоснящейся рыжеватой шерстью боку, пахнущему потом, солнцем и песком. И зверь слушался, начиная плавное снижение. Между ним и Марсием вообще установилась какая-то особая связь, незримая нить. Уинни даже немного ревновала, хотя сама толком не понимала, кого и к кому.
Последнюю стоянку они покинули ранним утром, и полет длился уже около трех часов. Ноги от долгого сидения затекли, шея ныла, а обветренные щеки горели. Сколько Марсий не втолковывал, что нельзя так напрягаться, Уинни не слушала, упрямо цепляясь за холку грифона изо всех сил. Ему-то легко говорить: с детства обученный ездить верхом, он чувствовал себя сейчас так же уверенно, как она, огибая с тяжеленным подносом галдящих подвыпивших клиентов «Наглой куропатки» в субботний вечерок.
Вот в чем дело, поняла Уинни. Ей не хватает подноса! С ним было бы проще: привычнее и спокойнее. И руки всегда заняты, нет проблемы, куда их деть.
За неимением подноса приходилось терзать грифона. Зверю ее настойчивость не нравилась, он мотал головой, но на более активный протест не решался. То ли из-за Марсия, то ли потому, что помнил, кто помог ему появиться на свет. Уинни нравилось думать, что второе.
Вещей практически не было. Потерию они покинули без всего, а уверенность в том, что с легкостью добудут пищу, разбилась в первой же деревне о реальность.
Починяющий сеть старик, которому Марсий протянул вчера драгоценную пуговицу, с интересом покрутил черный бриллиант, потер заскорузлым пальцем, посмотрел на свет и попробовал на зуб. В результате проверки зуб перекочевал в коробочку для будущего подношения феям, а на камне не осталось даже царапины, но продать им муки, баранью ногу, мешок риса и что-то из платья, которое шила его жена, отказался. Зачем горным жителям стекляшки? На них не купишь фураж, не затопишь ими печь, не накормишь детишек и не расплатишься на сельской ярмарке. Вот когда обзаведетесь медяками, возвращайтесь, милостивый господин.
Правда в итоге их угостили за так, поделившись нехитрым обедом, и даже дали немного провизии в дорогу Платье Уинни старушка тоже сунула, но уже тайком от мужа (сердце швеи дрогнуло при виде жуткой робы — Уинни специально вызеленила знак бесконечности на груди травой, чтобы нельзя было распознать, откуда они). Платье было стареньким, но чистым, а то что штопаное-перештопаное — так Уинни не привыкать. Она от души поблагодарила добрую женщину за него, и за то, что та обработала царапину, полученную на площади от арбалетного выстрела пигалицы. Если задуматься, давно она не благодарила кого-то от души…
Уже покидая двор, Марсий отдал пуговицу одному из внуков старика: малыш, похожий на девочку в подметающей землю рубахе, доставшейся от старших братьев, и с мягкими льняными кудряшками до плеч, вылавливал червяков в грязи и скармливал курам. Вот он по достоинству оценил бриллиант, примостив его на самую вершину своей земляной крепости, вокруг которой несли вахту каменные фигурки троллей в шлемах из скорлупок грецкого ореха и с копьями из обструганного камыша наперевес.
— Лучше б предложил хозяину возвести чугунную изгородь, — хмыкнула Уинни, когда они уже вышли со двора.
Марсий шутку не оценил. Он вообще становился непонятным, когда дело касалось его дара. То сам красовался, применяя его по мелочам без особой нужды, то вскипал, стоило ей просто об этом упомянуть.
Еды, что им дали, хватило на остаток вчерашнего дня и сегодняшнее утро: пара ломтей овечьего сыра, печеные яйца глухаря, полбутыли грушевого сидра и крохотный серый кусочек сахара, обернутый в бумагу. Вынув из мешка тяжелый хлеб, больше похожий
