по которым ублюдок Учителя должен быть выведен из-под этого закона.
– Я забираю у тебя слово! – судья утихомирил предводителя, а потом обернулся к Помнящему: – Говори. Но предупреждаю: один призыв – и он окажется последним, что ты скажешь во время этого суда, – он зыркнул на альбиноса: – Условие касается обеих сторон.
Учитель принял это напоминание кивком. Белый не отреагировал на упрек никаким видимым способом.
– Мой сын – калека. Он не слышит и не говорит от рождения. Он отстает в развитии, это правда. Отослать его на поверхность – это обречь его на смерть, вынести ему приговор. Вам прекрасно известно, что инвалид не выживет там ни дня. Если хотите вынести справедливый приговор, накажите его работой на динамо. Даже двойной сменой, – он предлагал действительно тяжелое наказание. Крутить педали по нескольку часов в день в душной камере – настоящая каторга, однако мучение это не продлилось бы долго. Неделя, самое большое – две, поскольку столько времени потребовалось бы ему, чтобы организовать бегство или избавиться от альбиноса.
Белый слегка улыбнулся, рука его вежливо поползла вверх, словно он сидел в классе. Вуко кивнул, позволяя ему взять слово.
– Другое правило, написанное рукою обвиняемого в том самом кодексе, приказывает избавляться от любого из детей-калек сразу после его рождения. И многим из вас пришлось выполнить этот суровый закон. Не далее месяца назад Голова положил на жертвенный камень свою доченьку, – альбинос протянул руку в сторону зрителей, указывая на сгорбленного, мрачного мужчину. – И стал бы кто выслушивать ваши просьбы, захоти вы сберечь порченого новорожденного? Нет, не позволили бы вам чего-то подобного, поскольку именно так и гласит наш закон. Мой ребенок, будь у него шанс прийти в мир, тоже подчинился бы этим суровым предписаниям. Потому я говорю четко: хватит привилегий. Равные права для всех!
Помнящий мысленно выругался. Если бы даже справедливые хотели оставить желание предводителя без внимания, после такого заявления – не сумели бы этого сделать. Если уж дело повернули подобным образом, то Учитель оказывался в оппозиции не только по отношению к Белому, но и по отношению к остальному сообществу. Подарить жизнь Немому означало необходимость выслушивать пожелания родителей любого ребенка-калеки, а следовательно – отказ от одного из фундаментальных правил анклава. Потому справедливые проголосуют так, как необходимо альбиносу, даже если сделают это с болью в сердце, а Учитель не сумеет их за это винить. Проклятый мерзавец снова выставил его на смех. А значит, остается ему один выход…
Он лишь ждал момента, когда Вуко снова передаст ему слово.
– Я с покорностью принимаю желание нашего нового предводителя, – выдавил из себя Учитель, вызвав удивление у всех, даже у Белого. – Прошу лишь о трех днях, чтобы суметь приготовить моего сына для работы на поверхности.
Альбинос покачал головой, поглядывая на судью, словно требуя слова, однако Вуко был непримирим.
– Ты сам сказал, что хотел бы отступить от правила «око за око и зуб за зуб», – напомнил он ему. – А послать парня наверх без подготовки равнозначно смертному приговору.
Белый опустил голову, не желая, чтобы справедливые заметили, насколько он разъярен. Когда же он снова встал ровно, лицо его напоминало каменную маску.
– Я согласен с условием обвиняемого.
Судья обернулся к присяжным.
– Обвинитель желает кары уничтожения привилегий для сына Учителя. Однако готов дать ему три дня для приготовления к работе на поверхности, – заявил он. – Приступаем к голосованию.
На этот раз все камни были черными.
Глава 5
Сон
Из полутьмы проявилось лицо умирающей женщины. Локоны светлых волнистых волос заслоняли ее лоб по самые брови. Полуоткрытый рот наполнялся темной пенной кровью. Сильно подведенные глаза раскрывались все сильнее, стекленея. Грудь, обтянутая ярко-желтой блузкой, застыла на половине хриплого вдоха. Из простреленной щеки все еще поднималась струйка синего дыма.
Вспотевший Учитель сел на постели. Опершись на распрямленные руки, он тяжело дышал, уставившись в окружающую его тьму египетскую. Кошмар, который долгие годы не позволял ему спокойно спать, вернулся! И он все еще оставался настолько же реальным, настолько же отчетливым, словно касался переживаний последних часов, а не времен дня Атаки.
«Спокойно, только спокойно». Помнящий взял себя в руки. Несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоить дыхание, а потом
