Пустышка пока полная. Даже мелких зацепок нет. На связь ни с кем не выходит. В парк, на который указал Румын, даже не заглядывает. Трудится человек, сорванцов воспитывает. Не придраться…
Я неуверенно почесал нос. Потом ухо.
Блин, что-то тут не лепится. А что – непонятно. Может, ее капитан в голубых тапочках вспугнул? Перся тогда через весь парк, обмахиваясь газеткой, как директор пляжа, вот она и срисовала слежку. Скорей всего так. И сразу на дно.
Или где-то я ошибаюсь?
Значит, так, дед-уголовник дважды добирался до моего горла. И дважды я спасся чудом. Первый раз он охотился на меня с подачи Румына, которого явно науськала толстая ментовка.
Так? Да вроде так. Хотя…
Постой, а на меня ли он охотился вообще? А может, только на Румына? Зачем? Ну, это как раз понятно. По всему выходит – для того чтобы оборвать связь. Порочащую его связь с властями. Нельзя им, ворам, сотрудничать с режимом.
А второй раз?
А вот второй раз он точно выходил непосредственно на меня. Потому как знал о моем предстоящем появлении в туристическом лагере. Заранее туда явился, замаскировался, залегендировался с хиппарями и выжидал. И выждал, пока Юрась у костра не назвал моего имени. И места, где я находился в тот момент.
Дед услышал про Залысину и приковылял туда на свою погибель. Но вот кто его озадачил и навел на маршрут группы? Контакт с инспекторшей он сам обрезал. Причем буквально. Значит, не инспекторша. Может быть, Галина? Двурушница наша? Чепуха. Не были они знакомы. Киллер ударил ее как случайного свидетеля, как помеху. Хотя ведь не глядя бил. На звук, и сразу на поражение. Он не знал конкретно, кого бьет. Или знал? Хм. Да нет. Галина не заказчик! Чего бы она под нож за меня бросилась? И между прочим, жизнь мне спасла.
Все-таки есть ли в этой затее след инспекторши? Или есть кто-то, о ком я не знаю?
Я замотал начинавшей побаливать головой.
Карусель безответных вопросов. Те, кто могут пролить свет, – молчат. Молчит Румын, кормящий червей в какой-нибудь расщелине. Молчит Галина Анатольевна, цепляющаяся за жизнь из последних сил. Молчит Чистый, размазанный по рельсам тяжелым составом. Молчит инспекторша, прикидывающаяся невинным ягненком и добросовестно перевоспитывающая хулиганов под надежным колпаком профессиональных топтунов.
Тупик? Хм…
– А тебе Козет показывал снимки? С той, растоптанной пленки? – Голос Ирины оторвал меня от тягостных размышлений. – Наши эксперты ведь восстановили кое-что.
Я киваю.
– Ну и как? Ничего не показалось странным?
Я опять киваю. И, разумеется, молчу. А ну выкладывай свои подозрения первой!
– А что именно? Пейзажи?
Вновь глубокомысленно киваю. Для важности по-профессорски складываю руки на животе.
– Для чего в технических материалах оказались пейзажи? Для маскировки? Глупость какая-то. Кого ими обманешь? Или агент в сантименты ударился? Растаял перед прелестями живописного прибоя?
Я показываю рукой – мол, продолжайте, продолжайте, студент.
– А место тебе не знакомо?
Пожимаю плечами. Таких скал на побережье – за три жизни не обойдешь. Хотя…
Вот втемяшился мне в голову Херсонес – первое, что выскочило из ассоциативного ряда, – и не отпускает. Спорно, конечно, уж больно отвратительное качество. И если это Херсонес, то, как бы это сказать, что-то необычное в нем есть. Нетипичное, нестандартное для обычных фотографий этого древнего городища, коих за все время его раскопок сделано бесчисленное множество.
Но в целом я согласен с Ириной. Что-то свербило меня именно в этих фотографиях. Что-то шевелилось очень глубоко в памяти. Причем не в памяти первоклассника, а где-то на уровне лет пятнадцати-шестнадцати. И не могло оформиться. Как мелкая, но болезненная заноза под кожей.
Вот так все сложно!
Отрицательно машу головой в ответ на вопрос Ирины.
– Ну, нет так нет, – рассеянно произносит она. Тоже витает где-то далеко в облаках. – Я пошла. Пока! Будут бить – кричи
