Кажется, он хотел пуститься в пляс, но взгляд Уота Усутаакы упал на мертвую Чамчай, и адьярай сгорбился, усох.
— Кричала, — пояснил Кюн. — Звала.
Прыгнуть выше головы, подумал я. Это и значит — прыгнуть выше головы. Зайчик, Солнечный Зайчик! Пока ты воевал с цепями, охотился на старуху Бёгё-Люкэн — тебя все устраивало. Ты был при деле, при боотурском деле, которого тебя лишил отец. Твоя сестра кричала и раньше, но ты не вмешивался, ты был занят. Почему ты не вмешивался, парень? Не потому ли, что втайне признавал право Уота на сестру? Знал, что я не причиню ей вреда? Все изменила катастрофа. У землетрясения не было прав на Жаворонка. Цепи, жернов, любые преграды между вами, близнецы — пришел час, и преград не стало.
С опозданием я сообразил, почему Кюн не усыхает. Он и боотуром-то едва на ногах держится! А усохнет — тут и ляжет, самого нести доведется. Упрямый парнишка вырос, весь в отца...
— Шурин! Сильный!
— Сильный...
— Невесту спас! Мою невесту спас! Люблю!
От избытка чувств Уот собрался заключить Кюна в объятия — разумеется, вместе с Жаворонком! — но адьярая остановил окрик Тимира:
— Уходим!
Словно в подтверждение, в недрах механизма зародился умолкший было гром.
— Бери ее, — Алып указал Уоту на мертвую Чамчай. — И бегом наверх!
— Быстро! Выбираемся!
Я шагнул к Кюну — подставить плечо. Пол взбрыкнул так, что мы едва удержались на ногах. Я обернулся. Он стоял под механизмом, возле столба: огромный, черный, двухголовый, как тень Зайчика с Жаворонком на руках. Я видел лишь его силуэт.
Гром захлебнулся.
4
Стремительный
— Кюн!
Одна голова исчезла. От большой черной тени отделилась маленькая. В тишине, абсолютной, особенной тишине, наступившей после грохота, по камню простучали девичьи сапожки. Айталын вихрем промчалась мимо нас; кажется, она никого не заметила, кроме Зайчика.
— Кюн! Живой!
Она повисла на его бедре — выше не доставала. Это уже было, было! Кузня, Нюргун, дурнушка Куо-Куо... Осторожно, очень осторожно Зайчик опустил Жаворонка на пол, рядом с Айталын. Еще осторожнее он высвободил ногу из объятий моей сестры. Присел на корточки, скривился от боли в поврежденном колене, попытался развести руки в стороны. Не знаю, что он хотел: обнять сразу обеих? закрыть их от нас?! В любом случае, у Кюна ничего не получилось — с одной-то рукой! Тогда Кюн Дьирибинэ вздохнул, распрямился и шагнул прочь от стены. Айталын с Жаворонком, обнявшись, хлюпали носами, Зайчик стоял рядом с девчонками, хмурил брови, и было ясно: к нему сейчас лучше не соваться. Мне, Уоту, Нюргуну — кому угодно. Я не знал, на что способен этот новый, израненный, незнакомый мне Зайчик, и знать не хотел.
Плачут, удивился я. От радости, да? Все живы, вот люди-женщины и радуются. Ну да, не все живы. Только им-то что?
Вверху чуть слышно стрекотал механизм.
На миг я представил, как Нюргун скакал по зубастым колесам и вертлявым осям. Через железную кутерьму, готовую изжевать тебя в кровавую кашу. С Восьмого неба до самого дна преисподней. Прыгал с зубца на зубец, с колеса на балку, нырял в открывающиеся проемы, тяжко приземлялся на скользкую полированную медь; с лязгом вышибал из механизма град железок, а из стен — целые скалы, и они дождем сыпались вниз. И все это время — падая, прыгая, уворачиваясь — он бережно прижимал к себе Айталын, прикрывал собственным телом, потому что больше прикрыть сестру было нечем.
— Я тебя убью, — сказал я Нюргуну. — Ее-то ты зачем сюда притащил?
— Защищаю, — объяснил Нюргун.
