хоругвью, пытающейся добраться до них с другого бока. Стрелы сыпались в их сторону все так же густо, но до сих пор безрезультатно. Теперь Кайлеан знала почему. Их не оберегали никакие чары. Ничего подобного используемой магами империи концентрированной Силы, которая в зависимости от аспекта могла отбивать, замедлять или менять направление полета стрел.
Над отрядом жереберов вились духи.
Духи, прикованные чарами, полупрозрачными цепями – к поясу, надетому на одного из чародеев. Было их… шесть, восемь… десять. Она видела трех степных волков, оленя, двух псов, молодого коня, нечто, что могло быть духом молодого медведя, и… двоих людей. Мужчину и женщину. Именно эти духи отбивали стрелы. Отбивали и истекали кровью. Каждый раз, когда их прошивала стрела – чтобы, изменив свой полет, упасть где-то в стороне, – они дергались на привязи, будто им наносили настоящие раны. Из ран их вытекали темные маслянистые ленты, некоторое время висели в воздухе, чтобы пролиться вниз и укрепить соединящую их с поясом цепь. Чем чаще стрелы попадали в духов, тем сильнее и крепче становились их путы.
Появилось воспоминание. Ночь, звезды – светлые точки без запаха, след зайца, который пробегал неподалеку вечером, и стоявший рядом запах степного лиса. Легкое любопытство, желание проверить, наполнил ли кузен желудок. И внезапно –
Цепь лопнула.
Все это продолжалось меньше мгновения. И теперь это были ее воспоминания, словно именно она кралась ночной степью и грызла призрачную цепь. И воспоминания о следующих трех днях и ночах, которые Бердеф провел в степи, выжидая возможность для нападения. Он охотился на чародея. Она никогда и не думала, что пес может кого-то так ненавидеть, но одновременно и сама теперь чувствовала эту естественную звериную ярость. Единение несло в себе подобные дары, хотя временами она задумывалась, сколь много здесь зависит от Бердефа. И какие из воспоминаний становятся частью его памяти.
Этого короткого мгновения, небольшого промедления, когда она перестала гнать коня, хватило, чтобы выпасть из строя и оказаться ярдах в двадцати от остальных. Чаардан все еще мчался вперед, стараясь залатать дыру, которую высмотрели кочевники. Уничтожение нескольких а’кееров не имело никакого значения, если как минимум двум жереберам удастся вырваться из ловушки. Охота все еще продолжалась.
Но теперь она знала. Один из них был настоящим
Наполнила ее холодная, дикая и яростная ненависть. Эмоции Бердефа. Она сдержала их, навязала свою волю. Тактика пса, который желал броситься в атаку и грызть, прыгать, вцепляясь в глотку, не была наилучшей. В этой схватке именно ей следовало командовать.
Чаардан оказался на расстоянии выстрела. Она смотрела, как духи перехватывают стрелы, как те замедляются и без вреда падают на землю. Всякий раз цепи чуть крепли.
У нее осталось всего пять шил и одна игла.
Она склонилась к конскому уху.
– Ну, Торин. Выдай все, что сможешь, старичок.
Она отклонилась влево, не пытаясь догнать остальных, и послала коня в дикий карьер. Торин мог бежать так лишь короткое время, прежде чем зароется мордой в землю. Но, как она и просила, выжал из себя все – потому что они ездили вместе три года и никогда не подводили друг друга.
Она оказалась на лугу, куда смещался убегающий отряд. Скорее почувствовала, чем увидела, как несколько других пытались пойти за ней следом, но свисток Ласкольника осадил их назад. Если чаардан растянул бы строй, эти двести се-кохландийцев разорвали бы его и сбежали в степь. Между кочевниками и дорогой к бегству стояла лишь одинокая девушка.
Она остановила коня, когда они были в двухстах ярдах от нее. Пять шил и одна игла.
Она выпустила первую стрелу, вторую и третью, понимая, что дистанция великовата для шил. Долететь – долетит, но тяжелые стрелы будут иметь тогда уже слишком маленькую скорость, чтобы причинить хоть какой-то вред. Но в одном она была уверена. Тот