Святослав и впрямь был зол на императора.
– Мало того, что базилевс до сих пор не прислал мне обещанную часть платы за поход на Болгарию, так он еще и отдал мятежникам того, кто смог их объединить против меня! Неужто Никифор Фока не понимает, что я такого не прощаю?
Калокир отвечал, тщательно подбирая слова:
– Мой император – человек чести. Если обещал, значит, выполнит. И плата тобой будет получена, князь. Я же, будучи его родственником и находясь в твоей власти, являюсь заложником и порукой, что договор будет выполнен. Что касается присланного им царя Бориса, тут еще предстоит разобраться.
– Что тут разбираться? Борис – старший сын Петра. Самого Петра я держал при себе, чтобы болгары понимали, что я не буду лишать их всего, что им дорого: царя, веры, священства. Кстати, о священстве… – Святослав стремительно повернулся к Акосу: – А что патриарх и епископы болгарские? Они же крест целовали на верность мне, повиновение обещали, если я их храмы не порушу. И что же? Все до единого клятвопреступники?
Оказалось, что церковные иерархи соблюдают нейтралитет. А патриарх Панко даже защитил воеводу Сфенкеля и его дружинников, которые заперлись в крепости Доростол. Но это не убедило Святослава, и князь заявил, что стены Доростола таковы, что защитят укрывшихся в них надежнее слов какого-то попа. На это Акос ответил, что в иных городах, даже в столице Преславе Великой и Плиске русы не смогли удержаться, были взяты измором, а когда вышли на бой, их разбили.
Была и утешительная новость: крепость Переяславец, которую Святослав начал возводить в устье Дуная, весьма успешно сопротивлялась болгарам, многие из них сложили там головы. Мятежники шли на эту крепость, поставленную на насыпном острове, раз за разом, но воевода Волк по ночам совершал вылазки, нанося людям царя Бориса большие потери. Потом и вовсе прошел через их стан, как нож сквозь масло, вырвался и увел свои отряды неизвестно куда. Скорее всего в Доростол, где собрались остатки людей Святослава, – так предполагал Акос. Сам же он не осмелился ждать возвращения Святослава с малыми силами. Поэтому собрал людей и двинулся в объезд восставших земель, чтобы сохранить хотя бы захваченное добро. Заодно и земли тиверцев пограбил по пути, чтоб добычу увеличить.
Малфрида из всего, что удалось расслышать и понять из речей дружинников, отметила для себя одно: в войске Святослава в Болгарии отличился некий воевода по прозванию Волк. Это ее смутило. Знавала она некогда одного воина с таким именем, и он был не человек, хоть и отменный воин. Но тогда, много лет назад, она уговорила совсем еще юного Святослава не брать Волка на службу. Неужели он все же остался с князем?
Спрашивать о том у Святослава сейчас было неразумно. И Малфрида, пробравшись сквозь гомонящую толпу, удалилась к кострам, где ожидали ее прислужники Калокира. Двое греков тотчас расстелили для нее овчины, принесли от котлов плошку каши. Есть ведьме не хотелось, но поела, чтобы хоть чем-то себя занять. Будь у нее сейчас чародейская сила, она бы уже знала, что делать, но поздно теперь о том жалеть. Влюбившись в Калокира, она стала обычной женщиной. И чтобы отвлечься от тревожных дум, Малфрида накрылась плащом и стала вспоминать, как любились они с ромеем. Как он нежно целовал и ласкал ее, как погружался в ее естество, доводя до сладостного блаженства, заставляя исторгать исступленные вопли. За время, что жила чародейкой, она так истосковалась без этого, что теперь близость с Калокиром дарила ей небесную усладу. Да и ему с ней было хорошо, она знала. Он ни на миг не отпускал ее от себя, заботился. В стане войска, кроме нее, теперь не было женщин – даже тех, что пожелали примкнуть к дружине, Святослав отправил на ладьях, чтоб не стали обузой в пути. Поэтому Малфриде порой непросто приходилось среди такого скопища мужчин. Хотя по приказу Калокира его слуги-греки разве что пылинки с нее не сдували, одежду ей стирали, башмаки чистили, воду для мытья грели, даже сооружали из покрывал на шестах некое подобие шатра, где возлюбленная их господина могла уединиться. Она и сейчас устроилась в таком укрытии, попробовала вздремнуть до того, как что-то решится. Да где там! Шум неимоверный стоял по всему стану.
Люди вокруг говорили, что князь созвал совет, обсуждает с воеводами, каким путем идти на болгар. О чем говорили на самом деле, мало кто мог разобрать – князь с воеводами и венграми сидели у самой воды, в стороне от стана, выставив вокруг копейщиков, чтобы не дозволяли никому приблизиться. А в стане дружинники гадали – выступят ли они сразу по получении столь горестных вестей или все же дождутся печенегов? Пардус Святослав мешкать не любил – отправлял вперед гонца с сообщением «Иду на вас» – и следом сам являлся, не дав никому опомниться. Однако русские витязи лучше сражались пешими, а конница князю была нужна позарез, и это было главной причиной, чтобы все-таки дождаться печенегов. Правда, были еще и венгры Акоса, но когда болгары восстали, большую часть своих отрядов он отправил домой, а с ним остались лишь те, кого он водил пограбить тиверцев. И все же Акос был возмущен тем, что Святослав собирался присоединить к войску печенегов – исконных врагов венгров. Он вопил, что уйдет от князя, ежели тот пошел на сговор с его кровниками. Святослав только отмахивался, а когда царевич разошелся не на шутку, пригрозил порубить его людей и отнять добычу. И уточнил, сурово глядя на Акоса: сам дьюла Ташконь прогневается на сына,
