Гилэйн вскакивает так стремительно, что ее волосы взлетают, словно от порыва ветра.
– Вот бы все поменялось! Я хочу новую жизнь. Совсем другую, по-настоящему удивительную. Подальше от них всех!
– Если ты уверена… – начинает Вдова.
Но девочка абсолютно уверена. Она так и знала, что Вдова – ведьма.
В следующее мгновение луч солнца падает прямо на нее, и взгляд Гилэйн проникает сквозь покровы, будто их никогда и не было. Гилэйн хочет закричать, но из горла не вырывается ни звука. Ноги подкашиваются, она падает, и куры разбегаются, возмущенно кудахча. Им нет никакого дела до божества, которое, как оказалось, было с Гилэйн все это время.
С тех пор как Вдова отошла в мир иной.
Вчера.
На закате.
Бергетт плетется куда глаза глядят, пока не спотыкается о гигантский корень. Падение выбивает из нее весь дух.
С трудом поднявшись, она осознает, что не имеет ни малейшего понятия, где находится. И все из-за Гилэйн.
Слезы текут ручьем, но девушка даже не пытается их остановить. Да, это все Гилэйн подстроила. Они с матерью давно хотели избавиться от Бергетт. Мать всегда ее ненавидела, а вот сестру любила, та ведь куда симпатичнее: тонкая, как молодое деревце, с волосами и кожей, будто позолоченными солнцем. Бергетт и сама себя ненавидит. Ей до безумия хочется разорвать что-нибудь на части. Или кого-нибудь. Гилэйн, например.
Она поднимает взгляд и наконец замечает в прорехе листвы яркое полуденное солнце. Его лучи словно прорезают вечный лесной полумрак.
Бергетт сосредоточенно размышляет. Итак, солнце встает вон там, полчаса назад оно было вот тут, тогда восток находится здесь, а ей отлично известно, в какую сторону идти.
Спустя минуту она уже медленно ковыляет к хижине Вдовы – на ушибленную ногу больно наступать. Мерзко горланят птицы. Вот бы посворачивать им шеи, одну за другой! На ветке над ее головой извивается пятнистая змея. Бергетт шипит проклятья в адрес всего, что видит, и ее глаза приобретают все более ядовитый цвет, а зрение затуманивается. Внезапно она оказывается в самой чаще, которую двойным кольцом окружают мрачные ели.
Бергетт замирает. Стоит полдень, но ее колотит от холода. Дрожат и сами ели – будто нечто невидимое бродит по их вершинам.
Бергетт сбивчиво читает молитву, но, конечно, ничего не меняется. Чтобы молитвы подействовали, нужно искренне раскаяться в своих грехах, а если она сознается хотя бы в одном из них, то ни один бог не захочет ей помогать.
И все из-за Гилэйн. Все, все это! Пусть только попадется на глаза…
Храбрясь, Бергетт запевает песню, всего пару первых строф:
Она больше не хочет петь, но слова сами слетают с языка.
В реальности же лес черен, будто самой глухой ночью. Черен, как черные чернила. Небо заволокло тяжелыми тучами, пахнет грозой. Вот-вот должна сверкнуть молния и прогреметь первые раскаты грома. Этого не происходит, но Бергетт все равно в бессилии опускается на землю и начинает рыдать.
– Прошу тебя, я вовсе не хотела трогать твои яблоки, – скулит она.
Неужели слишком поздно?
Из узкого просвета между еловыми стенами появляется фигура. Такая же мрачная, как деревья. Такая же угрюмая, как предгрозовое небо. Бергетт различает темную одежду, темные волосы и, наконец, темные глаза…
И узнает.
– Так это вы, – хрипло произносит Бергетт, когда старая ведьма наклоняется к ней.
– Кто это я? – спрашивает Вдова.
Бергетт стрелой пронзает жуткое понимание.
Она ошиблась. Это не Вдова.
