прямо по намазанным ровным слоем сливочным прямоугольникам света на полу – идеальный утренний бутерброд, каждый день падающий маслом вверх! Мы завтракали ближе к полудню. Заливали молоком хлопья и садились на ступеньки нашей пристройки. Приблизительно в это время звякала щеколда калитки, и на садовой дорожке появлялся кто-нибудь из «людей Порталя» – как называли их родители.
Всех их, «людей Порталя», что-то объединяло между собой. Они были словно присыпаны нежнейшей сизоватой пылью. Уверена, окажись кто-нибудь из них на людной улице, это выглядело бы так, словно человек вырезан из какого-то другого изображения и вклеен в улицу, как вклеивают фотографии в коллаж. Такова была и Матильда Вах. Удивительная, не похожая ни на кого. Ангел увядания сидел на ее плече, когда она впервые возникла в проеме калитки. Несомненно, это он, лукавый ангел увядания, нашептал ей, что черная бархатная шапочка расшитая бисером очень даже ей пойдет, что бриджи вовсе не вышли из моды, а яркие полосатые гетры приятно разнообразят ее наряд. Закутанная в свою шелковую шаль, она напоминала черную цаплю на тонких полосатых ногах. В кожаной торбе лежала рукопись, в этом не было сомнения. Я гадала, как она называется. Повесть это или роман?
С Матильдой Вах Нир Порталь просиживал иногда по целому дню. Такие дни он называл «мои Ваханалии». Мы с Михой любили издали наблюдать эти Ваханалии. Нир и Матильда садились за огромный стол под старым эвкалиптом. В руках у каждого были распечатанные листы. Издали, на фоне сияющей на просвет зелени, эта композиция из двух фигур выглядела как черная симметричная клякса Роршаха. «Что вы видите в этом пятне?» – «Я вижу двоих, которые никогда не станут единым целым». Нир сидел, ссутулившись, скрестив под столом свои волосатые ноги и вывернув подошвы. «Утро окунуло плечи Рины в розовую взвесь», – читал он и взглядывал на Матильду, словно чего-то ожидая и давая ей последнюю возможность отречься от своих слов. Но раскаяния не было – Матильда молчала. «Как утро ее окунало? Вниз головой?» – спрашивал Нир. Слова, и фразы, и целые абзацы пролетали над столом туда и обратно. Мне казалось, что работать было бы легче, сядь они поближе, но расстояние здесь видимо было чем-то вроде рабочего инструмента, таким же, как красная ручка Нира или детская покусанная линеечка из желтого пластика, которой он с маниакальной старательностью отчеркивал что-то на листах. Расстояние было испытанием для каждой фразы. Лишь немногие пролетали его до конца.
«Вот здесь, в начале абзаца у вас: “Уехал, ничего не сказав”. Кому не сказав?» – спрашивал Нир Порталь, и секунду смотрел прямо на Матильду. «Кому…», – растерянно повторяла Матильда Вах и торопливо записывала что-то на полях.
«Кому?», «Почему?», «Когда?», «С кем?» – каждый вопрос сопровождался внимательным и даже каким-то любопытным взглядом Нира. И Матильда смущалась, опускала глаза, начинала копошиться в своих листках. Пока она суетилась, Нир молча ждал. Он прихлопывал комара у себя на плече либо озабоченно рассматривал свой пупок и выуживал оттуда какую-то былинку. Но вот наконец они переходили к следующему абзацу и снова вопросы: где? когда?
А вдруг Матильда и пишет-то лишь ради этих вот коротких вопросов? – думала я. – Нарочно посылает своих героев в этот зыбкий туман неопределенности, забрасывает их, как забрасывают невезучий десант, куда попало, только для того чтобы увидеть в глазах Нира проблеск любопытства? Слова перелетали через стол, стопки листков, которые лежали перед каждым из них постепенно раскрывались веером, расползались, образуя два белых острова. Старый эвкалипт уютно поскрипывал. «Так, так, так – говорил Нир, вновь собирая листы и постукивая ими по столу. – Так, так, так… Сколько здесь будет знаков?» Потом Матильда передавала Ниру конверт с деньгами и уходила, оставляя на садовой дорожке запах своих духов «Палома Пикассо» – горячий ветер из-под черных крыльев. После ее ухода Нир долго еще курил на террасе. Как-то демонстративно он это делал, нарочито. «Выкуривает ее», – говорил Миха. Похоже, он был прав.
Я старалась не пропустить ни одного прихода Матильды Вах. Почему-то мне казалось, что вот-вот что-то произойдет там, под старым эвкалиптовым деревом. Не верилось, что они просто так вычитают всю рукопись и этим все кончится. Мне представлялось, что Матильда посылает в сторону Нира нескончаемые отряды слов. Они не шагали устрашающим строем, но продвигались вперед буднично, как пехота по проселочной дороге. На секунду мне представились все книги, виденные мной в жизни. Вспомнились пыльные собрания сочинений с пестрыми, как перепелиные яйца форзацами и пожелтевшие брошюрки, распадающиеся надвое, как мертвая моль. А что, если в каждой из книг есть такое послание? В одних – дремлющая терракотовая армия, готовая ринуться в атаку, в других – лишь слабый одинокий зов, но и те и другие написаны лишь для одного-единственного читателя, который возможно, так никогда их и не открыл.
Как-то вечером я вышла во двор и увидела, что за столом под эвкалиптом сидит Нир, а рядом наш папа. Тут же стояла бутылка арака.
«Почему же ты этим занимаешься? – спрашивал отец. – Если это все так тебе противно, все эти бездарные тексты… Зачем тебе в них ковыряться? Почему сам не пишешь?» – «Потому что я ненавижу слова, – отвечал Нир. – Каждое состоит из одной-единственной буквы. Наш чертов алфавит состоит из единственной буквы. И знаешь, что это за буква? “Я-я-я-я-я-я-я”», – вдруг заблеял Порталь.
