Ольга кивнула мне, я продолжил:
– Впрочем, горячая Ангелина, пожалуй, права. – Я сладко улыбнулся, девчонка беззвучно фыркнула. – Времени у нас действительно нет. Чем конкретно я могу помочь?
Мой вопрос повис в воздухе, в подвале наступила тишина.
– Мы хотим чтобы вы от нашего, – Ольга оглядела сидящих за столом, – от нашего имени вступили в переговоры с Сильвестровым.
– Что? – опешил я. – Вы серьезно?
– Вполне. – Ольга спокойно посмотрела мне в глаза.
– А вам не кажется, что это по меньшей мере аморально? Украсть ребенка, потом шантажировать отца… Не кажется?
– У нас есть цель, и мы…
– Какие бы замечательные цели вы тут ни ставили, методы ваши – полная дрянь. Дрянь и преступление!
– Послушайте, – Ольга терпеливо продолжила спокойным тоном, – все гораздо сложнее…
– Конечно! – Я сжал кулаки. – Конечно, сложнее! Кто бы сомневался! Ситуация всегда становится гораздо сложнее, как только нужно провернуть какую-то мерзость.
– Дмитрий, – Ольга тоже повысила голос, – послушайте…
– Нет! Это вы послушайте! – Я стукнул кулаками по столу. – Вы понимаете, что существуют моральные границы, которые нельзя преступать? Какие бы там у вас благородные цели ни были! Какое бы распрекрасное будущее вы ни строили! Нельзя, нельзя воровать детей!
– Ее никто не воровал, – проворчала Ангелина, глядя сквозь меня. – Она сама согласилась. Сама.
Я поперхнулся.
– Говорю вам, – сказала Ольга с нотой злорадства. – Все не так просто.
– А как же… – промямлил я. – Как же школа? Пожарная лестница? Циркач-гимнаст?
– Гимнаст. – Ольга улыбнулась. – Жанна зашла в туалет, раскрыла окно, бросила свой браслет – наши уже ждали внизу с голубем. Сама спряталась в кладовке, там, где ведра, швабры всякие, а ночью мы ее забрали…
– Но он же отец… – начал я, но Ангелина меня снова перебила:
– Она его ненавидит! Отец… Как этот тип поступил с матерью…
– Ангелина! – Ольга оборвала ее громко и властно. – Хватит!
Я оглядел их: мой сын что-то черкал на листе бумаги, опустив голову. Ольга, бритый парень и очкастая Ангелина смотрели на меня.
– Все равно, – я начал, но толком не знал как им объяснить, – все это неправильно, мерзко… Так нельзя…
– Я говорила! – Очкастая Ангелина вскочила. – Я же говорила! Это проклятое поколение, чистенькие интеллигенты! Им бы только болтать о совести, пассионарности и метафизике сакрального сознания. Да! Еще о нравственных принципах. Конечно, как мы без нравственных принципов? Трепачи вы, вот вы кто! Проболтали свои жизни, сожрали себя и друг друга вечными русскими вопросами «Что делать?» да «Кто виноват?»!
Она издевательски засмеялась.
– Кто виноват? А ведь это вы и виноваты! Во всем! – Она ткнула в меня пальцем.
– Прямо-таки во всем, – сердито буркнул я.
– Да! – Скулы ее покраснели, она уже кричала. – Именно вы! Это вы привели к власти Тихого! Железная власть, сильная рука! У вас только две модели общества – или казарма, или свинарник! Вы называете народ быдлом, вы талдычите про холуйскую сущность, про тысячу лет рабства! Вы говорите: а как иначе с таким народом, вы посмотрите, они же дикари, животные? Конечно, только плетка, только плаха. Они ж другого языка не понимают! Говорите так, будто вы сами – английские лорды или гранды испанские и к этому народу, к этой истории отношения не имеете. Чистоплюи!
– Я никогда вашего Пилепина не поддерживал, – рявкнул я. – Я поэтому и уехал…
– Вот именно! Я уехал! Герой! Этот уехал, тот спился, третий продался – у третьего ведь семья и дети. А вам не приходило в голову, что именно из-за вас мы сейчас живем в этом дерьме? Из-за вас, господин профессор, и таких, как вы! Не приходила подобная мысль? Вот вы давеча так красиво про мораль рассуждали, про слезу ребенка, про нравственные барьеры…
– Мораль никто не отменял! – Я тоже вскочил. – Как же банальны ваши рассуждения…
Я махнул рукой. Ангелина часто дышала, красные пятна расцвели на ее бледной шее.
– Да, господин профессор, мораль никто не отменял, тут вы правы. – Она заговорила тише, но с какой-то скрытой угрозой. – Но
