кровавой Ёлю между рогов?
Хорсун сбросил жаркую доху, выбрался из-под каменного козырька. В скрипучем воздухе разливался землистый полумрак. За кронами высоких сосен вспыхивали и угасали хвосты разноцветных зарниц.
Он был один. Торопливые ботуры ускакали, забыв разбудить багалыка. И коня забрали с собой. Странно… Верный Аргыс никогда не бросал хозяина. Остуженным железом дотронулась до истомленного предвестьями сердца злая горечь. Так, может, не Хорсун пришиб лося, а лось заколол его? Или матерые враги приблизились незаметно и перебили отдыхающую дружину? Неужто мертвый охотник просто бродит в мглистых пределах миров?..
Он не удивился смерти. Воин в любое мгновение готов к ней. Лишь подосадовал на крепкий сон. Вот и говори, что ботуры даже в дреме привычны отделять от шума стихии далекий посвист стрелы.
Вглядевшись в темневшую внизу чащобу, багалык увидел человека в белых одеждах. Человек направлялся к нему. Женщина… И дыхание зашлось: Нарьяна! С вздохом облегчения протянул руки встречь: ты пришла! Я знал. Я тебе верил. И Нарьяна подняла на него сияющие глаза-звезды.
Сейчас он прижмет ее к себе крепко и больше не отпустит, и сам не покинет. Они войдут друг в друга, как усталый меч после боя входит в преданно ждущие ножны. Навсегда сомкнутся, созданные стать одним. На стыке времен, на границе света и тени, тесно обнявшись, будут стоять над Великим лесом-тайгой, как могучее древо. Незыблемые, врастут в гнездо рождения новых Кругов, согреваясь навечно слитым теплом…
Хорсун смутился. Опустил руки. Чудные мысли приходят иногда к человеку. Непривычные, стыдные, вознесшиеся высоко. Совместимые разве что с песнью сказителя на празднике, а не с выдержанными в хладнокровии думами зрелого воина. Не скажешь такое вслух. Да и зачем, кому говорить? Лишь тут заметил: округлый стан жены истончился. Шла легко, не касаясь земли. Будто не шагала, а плыла или тихонько летела. Улыбалась неясно и грустно… Значит, родила в его отсутствие. Не дождалась… Где же дитя?
Он не успел спросить. Всего шаг остался, чтобы грудь Хорсуна приняла Нарьяну. Его шаг вниз либо ее – вверх. Малый промежуток, один взмах. Но хватило этого расстояния для внезапно рухнувшего между ними ливня.
Ливень был плотный, беспросветный, как душа ночи. Багалык заметался, отталкивая стену непроницаемого мрака. Мгла оказалась вязкой и одновременно упругой. Тело застревало в тесных струях и выпихивалось обратно. Ливень противоречил земным законам. Ни ряби в нем не было, ни дрожи. Лился сплошным водопадом, не разбиваясь о землю вдребезги, не ударяясь об нее бешеной пеной. Он и с горы не мчался потоком, перекатывая валуны и выдирая кусты с корнями, – входил в гору, в ее каменистый грунт. А земля скрежетала, искрила и сопротивлялась. Не желала впускать в себя широкое, мерклое лезвие ржавого ливня.
Хорсун без толку бултыхал в тяжкой стене руками, пытаясь нашарить тело жены. Заталкивал в стремнину голову, напрягая зрение. Смоляной дождь тут же превращался в сплошные губы. Прилипал к лицу жадным ртом, спеша вытянуть из легких воздух и самоё дыхание жизни.
Не колеблясь, согласился б Хорсун, чтобы дух пряморогого лося, выбравшись из ливневых плетей, сразил его сейчас. Пусть бы забрал с собой в топь, только бы увидеть Нарьяну живой и невредимой. В груди разбухал, больно притиснув сердце к ребрам, слепой безъязыкий ужас. Отчаянное мычание разрывало багалыка на части. Упал на колени, бессильно заколотился в подвижные пласты головой, руками, всем телом…
Из спекшейся глотки исторгся полный дикой тоски вой. Так лунной ночью воют в неведомых уголках Великого леса разбойники барлоры – люди волчьего ветра. Хорсун выл, зная, что Нарьяна уже не откликнется. Алчный дождь заглатывал живые звуки легко, как все сущее на своем гибельном пути.
Кто-то толкнул багалыка в плечо:
– Проснись, Хорсун!
– Подожди, подожди, – пробормотал он. Не в силах был выйти из сна, не вызволив жену из черного плена.
– Худое, что ли, приснилось?
Хорсун открыл глаза. Виски взмокли от слез, затекло и за уши. Крепко вытер лицо шапкой, будто вспотел. Ему и впрямь было душно. Нагнанный бурей морозец приятно холодил разгоряченную голову, рассеивая остатки сна. Буря кончилась. Под горой белел зимний лес.
– Сколько деревьев порушило, – покачал головой сидящий рядом Быгдай. – Пока ты спал, мы тут чего только не насмотрелись. Будто все белые камешки с берегов Большой Реки кверху поднялись и ринулись с туч на землю. Глянь, какой град! Изрядно птиц и зверья покалечило. Ветвисторогих из лесу выгоняло, да никто из ребят и не высунулся.
Когда отъезжали, Хорсун почувствовал, что кто-то сзади злобно уставился вслед. Незряча спина, но
