разоблачений или нет.
– Нормально, мы ментов, можно сказать, любим. Потом расскажешь подробно, как дело было, понял?
– Есть, – коротко ответил краснодеревщик.
– Ну и что за дичина тут у нас хапнулась? – спросил я, приседая на корточки рядом со связанными и доставая свой пистолет.
Левый от меня бандит был видом постарше, пузатый здоровенный кавказец под полтора центнера весом, сразу и не пойму, откуда родом. Смотрит лютым зверем, штангист, злой он какой-то.
– Слышь, чертила борзый, ты чей будешь, такой развитой, а?
– Ты борзый! Ты! – свирепо выкрикнул он. – Гарик Енисейский, да жи? Мы тебя не знаем, здесь не твое. Здесь вообще все не для тебя выращивалось, ты понял, мясо?!
Я ласково улыбнулся, несмотря на вскипающую ненависть, посмотрел на отчего-то напряженные лица друзей, заметив обилие публики, недовольно махнул рукой любопытным женщинам, чтобы убирались отсюда и уводили детей, тут не концерт. Когда успели зеваки сгрудиться?
– О! Родной за базар, аж соскучился! Да, здесь не мое, здесь людское… И ты уж определись, знаешь ты Гарика Енисейского или впервые именем интересуешься. Тихо, не скрипи фиксами, понял? И хорош обезьяну гнуть, чай, не из стали склепан, маслину не удержишь, отвечаю. Скажи-ка, борзый, вот почему ты должен остаться в живых? Ценной информацией обладаешь?
– Да пошел ты!
– Жало прикуси. Считаю до десяти, разговаривай.
– Ты потеряйся вообще, чтоб тебя искали! В цемент вкатаем! – зарычал бандит. – Что щеришься? Один на один выскочим, если ты мужчина?
– Не едет такая телега, дядя, – покачал я головой, поднимая ствол на уровень его лба. – Здоров ты больно. Считай, что мы с тобой уже выскочили. Я выскочил, а ты наскочил на вилы и грабли, тройные. Че зубы трешь, бородатый, это кто тут задницей на земле сидит со связанными лытками? Короче, колись, информация есть-нет?
– Заплатишь, клянусь!
– Два в дневник, – тихо произнес я, чуть отстранился, чтобы не забрызгало кровью, и выстрелил ему в лоб.
Где-то почти рядом испуганно закричал ребенок, крик быстро оборвался, переходя во всхлипывания. Не увели, дур-ры! Курятник! Мужики тоже колыхнулись, не ожидали.
– Накажу! – пообещал я матери через плечо. И перешел к беседе со вторым пленным: – А ты как себя чувствуешь, бандит? За старое взялись, будто не хватает чего… Все кругом лежит, все открыто, бери не хочу! На чьей стороне воюем, за гугонцев фактически? Неужели без понятия, что в такое время нам всем вместе держаться нужно, а не грабить землян? Да-да, именно землян, так теперь делимся.
Тот что-то промычал в воротник рубахи, пялясь на меня стеклянными глазами.
– Да мочи ты его, командир, – посоветовал Костя. – Сам же говорил, что не очень-то языки и нужны.
– Были не нужны, пока бой не закончился, а теперь этот пригодится, – возразил я. – Готов? Ты ведь расскажешь нам обо всех запеленгованных, о подвигах былых кровавых, так? И чтобы без утайки.
Пленный отчаянно закивал головой. Тридцати еще нет, похоже. На казака смахивает хлопчик, ишь, какие усищи пышные отрастил, только нагайки не хватает за голенищем… Жаль, что Доценко со мной нет, тот бы позабавился, уж очень остро староста воспринимает казачьи косяки.
– Расскажу, не убивайте! Я много знаю, много!
– Ой ли? Ты ведь даже не бригадир, вижу, пехота. Из новеньких, когда к бандосам примкнул? Не заикайся, соберись! Что ты можешь знать особенного?
– Могу…
– Извергай.
– Я знаю, где находится заправка тарелок. На Красной…
Цыкнув на него и быстро глянув на Даньку, я махнул головой на пленного, резко поднося палец у губам, а сам повернулся в сторону Перейры и его домочадцев мужского полу, женщины наконец-то проявили благоразумность и ушли.
На Красной Поляне, еще одна инфа, все сходится.
– Так, Алексей, а теперь я попрошу всех удалиться, тут дело такое, не для широкой публики.
Молодой группер уже вбил в пасть бандиту тугую затычку из какой-то тряпки. Пока неизвестно, что он там реально знает, но подобная информация может быть настолько ценна, что будет стоить многих и многих языков.
