Освежающая, чуть солоноватая минералка стала моим спасением от боли. Каждый глоток ее унимал, сбивая температуру и прогоняя ломоту в суставах.
Пересохшие, треснувшие губы, словно засыпанные песком глаза… И боль, боль, боль… О Ночь, как же мне было больно! И у боли была закономерность: она накатывала поочередно, выбирая мишенью какой-то один орган, часть тела. Словно дятел, она долбилась в виски и сердце, наматывала на невидимую катушку кишечник, гигантским молотом дробила кости…
Я орала и каталась по полу, врезаясь в прутья, разбивала кулаки в кровь. Когда становилось невмоготу, теряла сознание.
Иногда лежала неподвижно, потому что не могла дышать. Задыхалась рыбой, почищенной и выпотрошенной, но еще не разрубленной на куски и оттого еще живой.
Мне пришлось пережить обращение в одиночестве. Без подсказок и утешающих слов. И каждый раз, когда приходила в себя, когда на пол падал очередной локон или лоскутами слезала кожа… каждый раз я от всей души желала Андрею побывать в аду, в который он отправил меня. Я молила Создателя, языческих богов древности, Луну и духов предков — всех, о ком вспомнила в бреду! — дать мне возможность сбежать, обмануть вера.
И они услышали…
Для начала мне стало легче. Не знаю, сколько прошло времени, часов или даже дней, его бег я отмечала по приходу моего мучителя с новой упаковкой воды, но в какой-то момент перестала собирать выпавшие волосы с пола и смывать их в унитаз. Кожа также больше не слезала, приняв идеальный цвет и фактуру, то есть став гладкой и мягкой. Линька закончилась, хотя тело продолжало ныть.
— Дай зеркало, — нагло потребовала у Горобинского в один из его приходов.
Босиком, в одних шортах из старых джинсов, он выглядел отменно, в отличие от меня, измученной превращением. И, судя по его обновленному загару, наверху ярко светило солнце, тогда как я сидела в мрачном подвале.
— Зачем, тебе зеркало, Машенька?
— Хочу посмотреть на себя новую, я ведь девушка, мне любопытно.
Андрей хмыкнул и покачал головой:
— Рано, испугаешься еще.
— Ты же не пугаешься?
Новый смешок и самодовольное:
— Я предвкушаю результат, куколка. Вместо зеркала я принесу кое-что другое.
Андрей вышел и через минуту вернулся с едой — с огромным эмалированным тазом мяса… сырого мяса.
— Приятного аппетита, ведьмочка моя.
С куска, который протягивал вер сквозь прутья, капала кровь.
— С ума сошел?! Жри это сам!
Парень широко улыбнулся, показывая идеальные зубы:
— Сырое мясо способствует правильному превращению.
— Ого! А бывает еще и неправильное? Хотя, глядя на тебя, это можно предположить.
Горобинский бросил окровавленный кусок в таз и без спешки облизал пальцы. Меня едва не вывернуло наизнанку.
— Чего ты добиваешься, Маш? Чтобы отступил? Так не будет этого. Ты добьешься лишь того, что я не буду с тобой добрым. Я ведь принес тебе не живых кроликов, как делают в некоторых стаях, а мясо только-только заколотой свиньи.
— Меня тошнит! От твоей свинины и от тебя самого! — Мной овладела ярость, мозг выключился, и я совсем не думала о последствиях. — Ты урод, Андрей! Подлый мерзавец, мучающий слабых женщин! Ублюдок!
Я даже во вкус не успела войти, выкрикивая оскорбления, как вер быстро остудил горячую голову.
— А ведь я могу зайти в клетку, Машенька, — подчеркнуто ласково произнес он, поднимаясь на ноги и доставая из заднего кармана синих шортов ключ. — Только одним кормлением я не ограничусь. И мне будет пофиг, что ты еще меняешься, давно не принимала ванну и похожа на чучело.
Страх вперемешку со стыдом вмиг отрезвил. Что я несла? Зачем его дразнила?
И я поспешила капитулировать:
— Давай сюда свое дурацкое мясо!
Довольно осклабившись, Горобинский присел на корточки и придвинул миску к прутьям. Я потянулась за первым бросившимся в глаза кусочком, но Андрей отдернул мерзкую еду назад.
— Что не так?
