костюмами, деньгами, сердцами женщин, тайнами автомобиля.
К данной группе относится этот господин. Голос у него властный, но благожелательный. Он смягчает его, чтобы сказать Вазэму:
– Куда вы идете?
И продолжает лестным для юноши тоном:
– У вас нет ли повода уйти отсюда до конца скачек?
– Нет. Мне надо остаться. А что?
– Ничего, ничего.
– Все-таки скажите. (На этот раз Вазэм не выпустит руки случая.)
– О, я попросил бы вас поговорить вместо меня по телефону… Вы умеете телефонировать?
– Надо полагать.
– Но не стоит об этом говорить, раз вы…
– Нет, почему же! Сколько времени отнимет это у меня? Двадцать минут?
– Не больше.
– Ну, а следующая скачка – на приз Уазы, скачка с препятствиями. Она меня не интересует.
– Вот вам деньги на телефон. Вызовите этот номер. Когда вам ответят, попросите к телефону просто 'господина Поля'. Поняли? Только его. Никого другого.
– Я спрошу: 'Это вы, господин Поль?'
– Правильно. Затем вы скажете: 'Я говорю от имени хозяина'. И вы ему продиктуете результаты первых двух скачек; медленно, чтобы он успевал записывать. Приз Валенса. Первым 'Масуйе', вторым 'Штандарт III' и так далее.
– Знаю, знаю.
– В меру надобности диктуйте по слогам, если он будет плохо слышать. Относительно приза Гресиводана заметьте, в частности, что легко было бы смешать 'Диалибу', которая пришла третьей, с 'Кассабой', оставшейся без приза. Вам надо только сказать: 'Диалиба, как диаметр', 'Кассаба, как…' ну, как 'каска'.
– Понимаю.
– Но вот что, я не хотел бы вас подвести. Вы можете опоздать. Не дадите ли вы мне на всякий случай поручений для следующей скачки, на приз Дромского департамента, кажется…
– Да. Поставьте в двойном двадцать франков на 'Джокера' и в ординаре десять на 'Каламбура II'.
– Прекрасно. И чтобы не произошло никакой путаницы, не ставьте ничего, пока со мною не свидитесь. Я не сойду с этого места.
Вазэм убегает в восторге.
XIV
– Я уже говорил тебе об этой истории с нефтью.
– С очисткой нефти?
– Да, с мнимой очисткой. Эти молодцы обкрадывают казну миллионов на двенадцать в год. Я в этих вопросах не специалист и не хочу, чтобы казалось, будто я повсюду сую свой нос. Я пытался сбыть докладную записку кому-нибудь из коллег. Все они увильнули.
– Почему?
– Потому что эти нефтепромышленники – сила, о которой, я, правда, имел раньше представление, но недостаточное. Раз только запрос пойдет своим ходом, они, пожалуй, уже не ухитрятся предотвратить голосование или, что то же, избавить министра от необходимости обещать расследование. Но никто не хочет внести запрос.
– Все они смазаны?
– Кто? Мои коллеги? Нет… то есть, относительно некоторых очень трудно это знать и можно предполагать. Но остальные, большинство – нет. Они лично не хотят становиться мишенью для вражды такого чудовищного синдиката. У него столько средств напакостить нам. Мои коллеги думают: 'Почему непременно я?'
– Средства напакостить? Какие, например?
– О, всевозможные. В отношении некоторых из нас – непосредственная агитация в наших избирательных округах: воздействие на влиятельных избирателей – на мэров, супрефектов. В отношении других – печать. Меня, например, постараются атаковать в газетах.
– Постараются, говоришь ты? Значит, ты собираешься…
– Да, приходится, на днях я подал заявление о запросе.
– Но, друг мой, что ты делаешь? Газеты – это особенно страшно. Они тебе нужны.
Жермэна знает, что связь ее с Гюро не составляет тайны, и уже видит себя жертвой газетной травли или тайного заговора молчания со стороны рецензентов.
– Что прикажешь делать? Я и сам не рад. Но вынужден к этому.
– Чем?
– Тем, что кому-нибудь это надо сделать рано или поздно. И тем, что эту записку вручили мне.
– Почему именно тебе? Это не ловушка?
– Да нет же. Этот славный малый работает над нею уже с полгода. И ничего не скажешь, она составлена отлично. Факты бесспорные и убедительные. Впрочем, он, по-видимому, человек с университетским образованием, юрист или естественник. Департаменты теперь переполнены образованными людьми. Ты скажешь мне, что он мог бы обратиться к своему депутату. Но сказать ему это я не мог. Напротив, мне пришлось поблагодарить его за честь, которую он мне оказал.
– Ты шутишь.
– Ничуть. Этот молодой человек еще в том возрасте, когда верят таким фразам. Он поклоняется мне. Смотрит на меня, как на человека чистого и мужественного. Пошли я его к депутату его округа, он прежде всего сказал бы мне, – и это верно, что парижанин – не сельский житель и что ему дела нет до депутата его округа, а затем – что его депутат, может быть, дурак или не имеет престижа… Нет, отделаться было невозможно. Помимо того, он дал мне урок храбрости. Он лично многим рискует.
– Ты мог ему сказать, что это дело – вне твоей компетенции или что тебя всецело поглощает работа в комиссии по иностранным делам.
– Да, мог бы, если бы мне для запроса нужно было навести справки, произвести расследование или хотя бы разобраться в документах. Но это не так. Ты не можешь себе представить, какую докладную записку он мне принес. Это чудо что такое! Сначала – восемь страниц доклада, в котором он дает сводку фактов и излагает вопрос. Затем – перечень документов с анализом каждого из них в трех-четырех строках. Далее идут документы. В заключение – выводы на четырех страницах, где указаны меры, которые надлежит принять. И повсюду самые точные ссылки. Соответственная статья кодекса. Декреты и правительственные распоряжения с их датами. Статистические данные.
– Он кому-нибудь мстит?
– Нимало. Просто по роду своей должности он получил возможность обнаружить это чудовищное злоупотребление и был им возмущен. Словом, я могу подняться на трибуну немедленно и говорить без всяких заметок, кроме этих… Ничего не может быть проще. Если мне когда-нибудь суждено быть министром, можешь быть уверена, что этот молодец будет у меня директором кабинета… Сослаться же на иностранные дела, как ты говоришь, было тоже невозможно. Америка и Англия непосредственно в этом замешаны. Нет, уклониться я никак не мог. А кроме того, это действительно – вопиющее дело, уверяю тебя. Иметь в руках эту докладную записку и молчать – значило бы стать соучастником этих людей.
Гюро допивает свое кофе и рюмку коньяку. Возбуждение от завтрака повышает в нем доверие к самому себе, презрение к опасности; пробуждает некий бескорыстней пыл.
Желтые шелковые занавеси позлащают все пятна света на мебели. Переносишься мыслью в какую- нибудь хорошую сельскую гостиницу в Бургундии. Вместо того, чтобы посадить вас за общий стол, хозяин открыл для вас отдельный кабинет. Деревенское солнце мурлычет снаружи.
В общем, приятно быть известным депутатом. Усладительно сознание, что образованный и идеалистически настроенный чиновник настолько тебя уважает, уважает твою нравственность и твой авторитет, что просит тебя покончить с самоуправством французских нефтепромышленников. Жермэна осталась в своем шелковом кимоно, уступив просьбе Гюро. Сквозь вырез видна очаровательная ямка между грудями. Спальня – рядом. Это прекрасное белое тело будет принадлежать ему через полчаса, если он
