— Значит, теперь ты дриада.
— Да. Дочь богини, как все они. Полубогиня, — уточнила она для ясности. — Не родная, конечно, дочь, больше в духовном смысле.
Джулия оставалась Джулией, но ее гнев и вечный разлад с миром ушли бесследно. И говорила она, как все нормальные люди.
— Будешь заботиться о деревьях?
— Мы заботимся о деревьях, а богиня о нас. У меня есть свое личное дерево — не знаю точно, где именно, но отправлюсь к нему, как только мы здесь закончим. — Она тоже засмеялась — приятно было видеть, что она еще на это способна. — О дубах я знаю столько, что до смерти могу занудить. Я ведь почти разуверилась в Ней, в богине. Зная при этом, что должна стать кем-то другим. Должна принять то, что со мной сделали, использовав это для превращения во что мне самой желательно. А желала я именно этого. И когда я воззвала к богине, Она пришла. Я чувствую себя такой сильной, Квентин. Как будто во мне солнце пылает или звезда. Вечно будет пылать.
— Это означает, что ты бессмертна?
— Не знаю. — По ее лицу пробежала тень. — На свой лад я уже умерла — как Джулия. Я жива и, возможно, буду жить вечно, но девушки, которой я была, больше нет.
Она сидела совсем близко, и Квентин видел, что это правда: она больше не человек. Вся точно из светлого дерева выточена. Веснушчатая гобоистка, с которой он вместе учился в школе, ушла навсегда. Ее сломали и выкинули, чтобы создать эту сущность. Джулия, сидящая у него на койке, выглядела как величественный памятник себе прежней.
Эта новая Джулия теперь вне игры в жизнь и смерть, из которой они, все остальные, выйти не могут. Ненадежная конструкция из плоти и крови преобразилась в нечто волшебное.
— Ты должен узнать кое-что, — сказала она. — Если хочешь, я расскажу, как все это началось и отчего вернулись старые боги.
— Ты знаешь причину? — Квентин приподнялся на локте.
— Знаю и сейчас расскажу.
— Хорошо. Я слушаю.
— История не из веселых.
— Ничего, я готов.
— Тебе только кажется, что готов. Это печальнее, чем ты думаешь.
Островов больше не было: «Мунтжак» шел на восток через пустой океан. Солнце вставало впереди, проходило над ними и укладывалось спать за кормой. По утрам оно было заметно больше — им слышалось, как оно гудит, будто плавильная печь.
Неделю спустя ветер при полной ясности прекратился. Адмирал Лакер в полдень и вечером ставил световой парус, и корабль резво бежал вперед. Когда-то Квентин, охотясь за Белым Оленем, побывал на дальнем западе Филлори, но дальний восток был совсем другим и обладал всеми свойствами полярного круга. Утром, когда солнце, казалось, вот-вот подожжет мачту, они наблюдали пар от собственного дыхания, а небо угрожало засосать неосторожного мореплавателя в свою синюю глубину.
«Мунтжак» почти не оставлял следа на аквамариновом море. Вода стала шелковистой, менее плотной и почти не создавала поверхностного трения — они как по спирту шли. Единственная водившаяся здесь рыба пролетала под водой алмазными косяками. Улов не представлялся съедобным: у ярко-белых глазастых рыб не было рта, и пахли они аммиаком.
Реальность окружающего их мира истончалась, словно до отказа натянутая на раму. Сквозь нее просвечивал космический холод. Путешественники, сами того не сознавая, двигались осторожно, чтобы не прорвать ткань пространства-времени.
В море сквозь прозрачную воду виднелось дно, и глубина, измеряемая Квентином каждый день, убывала. Это явление, интересное с точки зрения океанографии, становилось для них проблемой. «Мунтжак», хоть и небольшой, все-таки имел осадку около двадцати футов и мог сесть на мель задолго до прибытия в их загадочный пункт назначения.
— Может, у Филлори вообще нет конца, — сказал Квентин как-то вечером за поеданием сильно оскудевшего рациона.
— По-твоему, оно бесконечное? — спросил Джош. — Или сфера вроде Земли? Господи. Надеюсь, что нет. Того и гляди в Белый Шпиль вернемся. Вот будет номер, если мы откроем Северо-Западный проход и на этом все.
Он облизал пальцы после соленой галеты. Джош был единственный, у кого ситуация не вызывала повышенного благоговения.
— Скорее уж лента Мебиуса. Так и будем шпарить по одной ее стороне.
