больше года.
А затем нам предложили альтернативу.
Я знаю, господа из следственного отдела прекрасно понимали, что наша вина лишь в том, что мы не донесли на своих однокурсников и не предотвратили призыв, но и этого им было достаточно. Мы там были. Погибли пятнадцать студентов четвертого курса и двое преподавателей, которые это все и затеяли. Выжили… условно выжили четверо.
Я предпочла работу рудникам. Пять лет безоговорочного выполнения личных приказов Плетельщика, лица которого я ни разу не видела и как зовут по-настоящему — не знала. Пять лет скитаний по городам, деревням и селам. Выявление, предупреждение, наказание. Пять лет лжи, самой грязной работы и столько всевозможной кровавой практики, сколько не было за четыре года обучения. Теперь я не медиум, нет — я не могу видеть будущее одним глазом. Зато я могу видеть Мертвый мир вторым, артефактным. Все бы ничего, но выглядел искусственный глаз не самым прелестным образом — полностью бордовый, без зрачка, а когда я злилась, он становился ярко-алым. Поэтому я носила повязку. Всегда. Почти всегда.
Кстати, детей я напугала. Не столько своим внешним видом, сколько неожиданным появлением. Вампирята, курс второй, не больше. Неужели это они вчера пытались дверь взломать? Как грубо…
К тому времени, когда я открыла окно, чтобы пообщаться с ребятками уже более детально, они убежали. Жаль… Что ж, подожду более удобного случая узнать, с чего такая милость и повышенное внимание, мне торопиться некуда.
Не поленилась я и осмотрела окно с наружной стороны, прекрасно понимая, что пакости могут начаться в любой момент, причем будут они, как всегда, внезапными и весьма изобретательными — сталкивалась уже с подобным и не раз. И каждый раз удивлялась предприимчивости юного поколения, вынося для себя простую истину: в каждой избушке — свои погремушки, то есть иными словами — в каждой академии свои учителя, свои методы преподавания и как вывод — свои специфичные пакости.
Хм, странно, пока каверз нет. Не скажу, что меня это обрадовало, скорее, насторожило — если их нет сразу, то, значит, они их разрабатывают с особым смаком и усердием. Хотя непринципиально. Для меня сейчас главное — понять, зачем им это вообще. Зачем они избавляются от уборщиц? Что такого они творят в своих лабораториях, чего посторонним знать не положено? Не проще было бы нанять одну, но очень молчаливую, да изредка приплачивать ей за молчание?
Нет, что-то тут не то…
Закрыв окно, бросила косой взгляд на вылизывающегося шуша, но мысли о допросе отбросила как нежизнеспособные. Он уже сказал, что смысл ему не задан, выходит, действительно не в курсе. Но три года… поменялось уже несколько курсов, а они все не угомонились. А может, на самом деле эта травля не несет никакой смысловой нагрузки, а просто есть сама по себе?
Бредовая мысль пришла в голову, но покидать ее не торопилась. А почему, собственно, и нет? Порой объяснения лежат на поверхности, и чем бредовее, тем правдоподобнее.
Что ж, думаю, совсем скоро я узнаю правду, потому что слишком много нестыковок, причем буквально сразу же бросающихся в глаза. Первое — об этом точно знают преподаватели, и как вывод — просто смотрят на происходящее сквозь пальцы. А как иначе? Защита на двери, но при всем при этом присутствие шуша, духов и следилок в душе говорит само за себя. По идее, либо одно, либо другое, но тут это присутствует одновременно. Второе — сегодня ночью возле убираемой аудитории за мной следил как минимум преподаватель, как максимум декан. Мысль о ректоре я откинула сразу. Вот кому-кому, а ректору это точно без надобности — ему было бы проще вовсе отказаться от уборщицы, заставив прибирать за собой самих учеников. Я бы и мысли о преподавателе и декане откинула, но проблема была в том, что за мной следил ветер, а это не уровень местных обучающихся. Была бы Академия Стихий — запросто, но это Академия Крови.
Кто же так неаккуратно подставился? Или специально? Решили запугать и поиграть?
Усмехнувшись, я качнула головой и, доплетя косу, поправила ежедневную плотную повязку. Малыши, вы ошиблись, я не игрушка.
— Неужели наконец в столовку идешь?
— Угадал, пупсик.
— Ну, слава те, Светлая… — Показушно закатив глаза, нечисть проворно спряталась под полотенце, стоило мне лишь на миллиметр нахмурить брови. — Да лан, не сердись. Я ж любя.
— Я тоже. — Не став вступать в полемику, что любовь у меня такая же своеобразная, как я сама, уже открывая дверь, напомнила: — Хочешь жить — бди.
— Буду, — едва слышно прошептало темно-серое недоразумение, и полотенце поползло под шкаф, решив на время моего отсутствия схорониться там.
И правильно, мои комплименты его предусмотрительности.
