впервые подумала, что веду себя, как подросток в период бунта, дорвавшийся до свободы.
Мартину, правда, понравилось: он сказал, что длинные серьги совершенно изумительно сочетаются с моими короткими волосами. Он же не знал, как болели с непривычки мочки и как распухла эта красота вечером. Поэтому сегодня в ушах скромно красовались гигиенические гвоздики.
Утро понедельника, после того как мы узнали о пропаже Полли, выдалось нелегким. Все выходные искали информацию, надеялись, что сестричка быстро найдется. Василина была непривычно тяжела и сосредоточена. Отец – рассеян и задумчив. Мариан быстро позавтракал, сухо попрощался и ушел. Опять он переживал всё как свои личные ошибки.
Алина вяло ковыряла ложкой чудную творожную запеканку и сидела, надув губы. Хотела бы я знать, что у нее произошло. Ребенок отговорился плохим самочувствием, но я прекрасно помнила, как она бегала на уроки с температурой, и не верила. Но давить не стала – переболеет и сама расскажет.
Каролина уже ушла в школу, торжественно пообещав, что не будет больше хамить учителям и принимать подарки от одноклассников. Василина долго втолковывала ей, что малявку задабривают не потому, что она такая замечательная сама по себе, а потому, что она сестра королевы. И дети, скорее всего, давно уже науськаны папами и мамами, чтобы подружиться с ней и стать ближе к трону.
У меня в школе подруга была одна, Катька Спасская, и она точно дружила со мной не за какие-то привилегии. Интересно было бы узнать, что с ней, кстати. Надо найти, пообщаться. Если захочет, конечно. Последний раз мы с ней виделись… за неделю до переворота.
Воспоминания о Катюхе разбередили во мне и другие – и я закуталась в теплую кофту, уселась во влажное кресло на веранде, выходящей в парк, велела горничной принести мне кофе и долго созерцала желтую и красную пышность деревьев, позволяя мыслям течь свободно, как сигаретный дым над моим столиком.
Я вспоминала наши последние дни во дворце, вспоминала, как тревожно мне было и как боялась я мамы – похудевшей, нервной, резко двигающейся. Мы все чувствовали: что-то происходит, – и сбивались в свою сестринскую стайку, чтобы поддержать друг друга. Одна Ангелина была безмятежна, и ее спокойствия хватало на нас всех.
Но иногда мне не хватало выдержки, и я забегала к матери в комнату, обнимала ее и твердила, как я ее люблю.
– Все будет хорошо, – уверяла она меня, а я не могла оторваться, вдыхала ее запах и верила, что все правда наладится. Зря верила.
Тогда проходили какие-то соревнования, и в лошадях я тоже черпала силу. Огонек, Ласточка, Зяблик – высокие, крепкие, мои настоящие друзья. С темными умными глазами, с особым запахом, теплые, любящие побаловаться, но исправно выполняющие все команды на соревнованиях. Как-то так получилось, что среди лошадей друзей у меня было больше, чем среди людей. Люди их в конце концов и погубили.
Я глотнула кофе, отложила тлеющую сигарету на пепельницу и покосилась в сторону заново отстроенных конюшен, ныне пустых. Туда я тоже не могла заставить себя зайти, как и на могилу матери.
Я часто думала: ведь мы все обладаем какой-то силой. И пусть учили нас мало, пусть основное внимание доставалось Ани… Но почему Кембритча я смогла отшвырнуть, а того демона просто боялась до полуобморочного состояния? Почему никто из нас не встал рядом с мамой? Я винила и Ангелину, и Васю, и себя. За трусость и малодушие, за уверенность в том, что она нас защитит, за то, что даже мысли не мелькнуло броситься на это чудовище, выиграть для матери время. Много можно придумать оправданий – но я всегда знала, что я просто струсила. И эта вина и злость на себя и на сестер – за то, что мы живы, а она нет, – преследовали меня еще долго.
Я задавала эти горькие вопросы Ангелине где-то через месяц после Васиной свадьбы. К тому времени я совершенно измучилась – периодически начинала задыхаться и старалась скрыть это от родных, остановился лунный цикл. Бессонница стала моим другом: я могла ночи напролет лежать в тягостном оцепенении и думать, анализировать, плакать, загадывать, что мы все ошибаемся, и газеты наврали, и мама выжила. Может, в плену или скрывается, как мы, но главное – выжила!
Сейчас я понимаю, что у меня было сильнейшее нервное расстройство, а тогда я была испугана и вымотана, и казалось мне, что жизнь закончена, что я высохну или задохнусь и тоже умру.
– Мы просто были слишком уверены, что ей всё по плечу. И слишком привыкли слушаться. Сказала «за спину» – мы и встали, – спокойно ответила мне Ани. Так спокойно, что я поняла: наверняка она уже спрашивала себя о том же.
Тогда же на нервной почве я начала расчесывать себе руки – ходила с красной, разодранной кожей и остановиться не могла. Совершенно случайно я нашла средство, которое временно помогало мне – лес за садом имения Байдек заканчивался обрывом в озеро, и над обрывом этим к старому крепкому дубу, шелестящему тусклой желтой листвой, были прикреплены веревочные качели.
