между тем как тетка Антуана, славная г-жа де Брюван, приходившая каждый день в Тюильри за племянником, выслушивала с восторгом возбужденный рассказ о подвигах сегодняшнего дня. Иногда Антуан требовал, чтобы тетушка лично присутствовала при его победах. Добрая дама не могла отказать просьбам балованного ребенка и удостаивала своим присутствием состязания, гонки и сражения, из которых победительницей выходила всегда адмиральская эскадра, украшенная синими с красным крестом флагами.
Как свидетельницы наших морских забав, г-жа де Брюван и матушка познакомились между собою. Траурное платье матушки, ее печаль, одиночество заинтересовали г-жу де Брюван. Они разговорились. Г- жа де Брюван, рано овдовевшая, воспитывала племянника своего Антуана, родители которого трагически погибли при железнодорожной катастрофе. Бедная г-жа де Брюван навсегда осталась испуганной этим ужасным событием. Она жила в постоянном треволнении по поводу племянника. За Антуаном был тщательный присмотр. Вспотеет ли он, набегается ли, она уже трепещет, как бы он не простудился, и сейчас же доверенный выездной лакей, сопровождавший Антуана, приносит кипу плащей и шалей. Ему было дано приказание не выпускать мальчика из глаз. В карете, которая привозила Ангуана и целый день ждала, чтобы отвезти назад, в ящиках была целая аптека и смена платья на случай, если Антуан свалится в бассейн. Короче сказать, г-жа де Брюван принимала всевозможные предосторожности. Конечно, матушка меня очень баловала, но в этом отношении г-жа де Брюван ее далеко превосходила. Г-жа де Брюван жила исключительно для этого ребенка, которому с течением времени должно было перейти большое состояние его тетки и прекрасный особняк на набережной Малакэ, где она жила. При таком положении Антуан Гюртэн легко мог бы сделаться невыносимым существом; он удовольствовался тем, что был ленив и своеволен. Тетушка Брюван решительно не в силах была противостоять его прихотям.
Та же прекрасная система воспитания продолжалась и после помещения Ангуана полупансионером в коллеж Сен-Ипполита. Та же карета парой, которая привозила его в Тюильри, доставляла его к дверям коллежа и дожидалась его выхода. Добрая г-жа Брюван не переставала вмешиваться в школьную жизнь своего племянника. Только ее и видно было у директора, инспектора, классного наставника. Она уравнивала различные шероховатости. Она всегда хлопотала об отпусках, снисхождении, увольнении. Она ходила к учителям извиняться за неисполненные работы, незнание урока. Она освобождала его от оставления после уроков и сверхурочных работ, заслуженных им. Она следила, чтобы в классе он занимал место, где не было бы сквозняка. Конечно, другую мамашу ученика, которая позволила бы себе, как г-жа Брюван, вмешиваться не в свое дело, давно бы протурили, но не следует забывать, что г-жа Брюван была богата и щедра. Она оказывала вспомоществование, она пожертвовала на расписные окна в церкви и на украшение ризницы. В Сен-Ипполите гордились г-жою Брюван и ее богатством.
С другой стороны, если Антуан был плохим учеником, он не был плохим мальчиком. Несмотря на его исключительное положение и разные льготы, которыми он пользовался, товарищи его очень любили. Равным образом и преподаватели отдавали ему должное и только сожалели, что прилежание его и успехи не на высоте его счастливого характера. Подгоняемый повторениями, находясь дома под наблюдением особого репетитора, Антуан ничему не учился. Вместо того он был в курсе всего происходящего. В пятнадцать лет он читал газеты, посещал скачки, ходил на модные пьесы, увлекался кафе-концертами. Г-жа Брюван позволяла ему все это, уверяя, что, в сущности, это – невинные развлечения.
В Сен-Ипполите, где все мы одевались довольно небрежно, Антуан щеголял изысканными и шикарными костюмами. Внутренность его парты приводила нас в изумление. Там находился пульверизатор, театральный бинокль, полевой бинокль, таблица веса жокеев и конверт с фотографиями актрис. Кроме того, там был револьвер и связка железнодорожных облигаций. Всякому было известно, что в Сен-Ипполите парты могут в любую минуту подвергнуться внезапному осмотру, но ящик Антуана Гюртэна был неприкосновенен. Ни один надзиратель не смел совать туда носа.
Я не могу удержаться от смеха, представляя себе Антуана гимназистом, а между тем именно этому нелепому воспитанию дано было сделать из него то, чем он стал. Без тетушкиной слабости и без попустительства со стороны учителей Антуан никогда бы не сделался шумным и бесполезным прожигателем жизни, гибельные инстинкты которого развились в нем от безнаказанности и недостатка руководительства. Когда захотели на него воздействовать, было уже слишком поздно. Тщетно г-н Лешом, директор Сен- Ипполита, предупреждал г-жу Брюван, что посещение скачек и театров, которыми увлекался ее племянник, развлечения не такие невинные, как ей кажется. Перейдя в класс риторики, Антуан познакомился с мадемуазель Ларжэ, маленькой актрисой из Па-ле-Рояля, которая дожидалась его выхода из коллежа, сидя в карете г-жи Брюван. Несколько времени спустя, во время церковной процессии, которая с большой торжественностью устраивалась в саду и на дворе коллежа, мадемуазель Ларжэ появилась на ней, одетая в мужское платье. Скандал был слишком громок, и Антуана пришлось взять из коллежа.
Я был очень огорчен этим. Я очень любил Антуана Гюртэна. Матушка, которой поведение Антуана было известно из отчаянных излияний г-жи Брюван, пускала меня к нему как можно реже, и наши отношения вновь возобновились значительно позднее. Матушка достаточно полагалась на мое здравомыслие и рассудительность, чтобы не бояться, что я последую примеру молодого Гюртэна. К тому же у меня не было средств на это. У нас были слишком различные денежные состояния, чтобы я мог угнаться за ним в образе жизни. В то время Антуан, сделавшись после смерти старого родственника бароном Гюртэном, проводил время с актрисами и шикарными кокотками; он охотился и играл на бегах. Барон Гюртэн играл известную роль среди великосветских кутил Парижа. Он был членом одной из 'шаек', где всех забавлял. Вообще в 'шайке' Гюртэна веселились. То забирались на верхушку омнибуса и бросали оттуда в прохожих тухлые яйца. Однажды один из этих господ дал пощечину на улице безобидному старцу, оказавшемуся бывшим министром юстиции!
У меня не было ни малейшего желания принимать участие в этих нелепых сумасбродствах. Тем не менее от времени до времени я виделся с Антуаном Гюртэном. Он был очень мил со мною, и я даже имел на него некоторое влияние. Г-жа Брюван, которой это было известно, несколько раз просила меня поговорить с Антуаном. Я исполнил ее просьбу, но боюсь, не было ли это одной из причин, побудивших Антуана поступить по отношению ко мне так, как он это сделал. Может быть, он сердился на меня за это влияние, которое я оказывал на него, как за превосходство, которое он считал недопустимым? Я несколько раз замечал, что ему неприятно, что мои чувства и вкусы разнятся от его. Его мучило, что я не веду его образа жизни. Ненавидя чтение, он выходил из себя, заставая меня с книгой в руках. Занятия, для него недоступные, раздражали его в другом человеке. Его самолюбие страдало от этого, хотя он и не давал себе в том отчета. Потому что в глубине души, несмотря на свой вид доброго малого, Антуан был честолюбив и тщеславен. Он тщеславился своим богатством, своей личностью, своей силой и крепостью. Ему казалось недопустимым, чтобы такой сморчок, как я, ни богач, ни силач, ни спортсмен и модный мужчина, мог иметь успех сам по себе у очаровательной и изящной женщины, какой была эта маленькая Этьеннетта Сирвиль. Он находил, несомненно, что я незаконно присваиваю себе прерогативы больших прожигателей жизни вроде него. Разве не им исключительно принадлежат права на всяких Луиз д'Эври и Этьеннетт Сирвиль? Тогда он захотел меня проучить. Он отбил у меня Этьеннетту, отбил гадко, зло, грубо, подло. Он так ее отбил у меня, что даже испортил воспоминание, которое я мог сохранить о ней и после измены. Он переманил ее деньгами, желая мне показать, что она не менее подла, не менее корыстна, чем все ей подобные.
Когда я думаю об этой старой истории, я снова начинаю ненавидеть Антуана Гюртэна. Потом помимо моей воли мысль о том, что он страдает, болен, меня растрогивает, и я представляю себе, как мучается бедная г-жа Брюван. Я отчетливо вижу, как она провожает к тюильрийскому бассейну толстого, толстощекого мальчугана в матроске, несущего под мышкой кораблик 'от Фомы', и я чувствую, как злопамятность моя исчезает. Нужно было бы остановить доктора Тюйэ и поговорить с ним серьезно…
4 февраля
На улице Монпансье сегодня в сумерках я увидел, как из одних дверей этой узкой и пустынной улицы вышла молодая женщина. Элегантная, гибкая, крадущаяся, она остановилась под навесом. На ней была
