разговор. Тетушку, по-видимому, вполне удовлетворили мои заверения. Она облегченно вздохнула, будто я сняла у нее тяжесть с плеч. После этого она сложила руки на своем круглом животике и посмотрела на меня довольно благосклонно. Конечно, я все-таки была разводка, находилась вне лона церкви, но, по крайней мере, я не была разводкой нищей. Даже для благочестивых душ в этом есть маленькая разница, и тетушка не была к ней нечувствительна. Несмотря на ее слова, я отлично замечала, что я не производила на нее чересчур невыгодного впечатления. Мои манеры и костюм свидетельствовали, что я не вполне еще потеряла свои французские свойства приличия и такта. Тетушка приготовилась, что увидит на мне кричащий туалет, которым слишком часто щеголяют мамаши американских воспитанниц, когда наносят свои заморские визиты в приемной святой Доротеи. Вместо того я была одета просто и со вкусом. Какая жалость, что я разводка! Наверное, мать Вероника очень жалела, что благовременное вдовство не спасло меня от сделанной мною глупости. Увы, дорогой Жером, мать Вероника охотно принесла бы Вас в жертву интересам религии и нравственности!
Сообщив эти предварительные сведения, я очень скоро увидела, куда она клонит. Ее беспокоил второй вопрос. Собираюсь ли я или нет выйти второй раз замуж? Тетушке было очень важно иметь на это точный ответ. Конечно, развод всегда представляет из себя тяжкое нарушение божеских законов, но есть развод и развод, и в том, что супруги расходятся, когда это прикрыто предлогом взаимного удобства и обоюдного согласия, могут заключаться скрытые объяснения, извиняющие этот проступок. Мужчины такие обманщики, такие грубияны! Хотя добрые сестры сами плохо их знают, однако неважного о них мнения. Иногда бедным женщинам приходится много страдать, и супружество не всегда бывает раем! Бывают случаи, когда вина разведенной очень смягчается и ее можно почти простить. Непростителен только второй брак. В этом случае к скандалу присоединяется еще скандал. Разведенная женщина, вступившая вторично в брак, рискует увековечить свой грех, укрепив его потомством.
Снова я успокоила мать Веронику, и успокоила ее совершенно искренне. Сначала она, по-видимому, была очень довольна моим заявлением, потом мало-помалу снова начала мрачнеть. В первый раз в самого начала нашего разговора она внимательно посмотрела на мое лицо. Она рассматривала его так внимательно, что мне стало неловко. Что она открыла вдруг в моих чертах? Носила ли я на лбу печать отверженных? Судя по гримасе доброй женщины, я могла еще предположить, что я ужасно подурнела с тех пор, как папаши воспитанниц засматривались на меня в приемной. Нет, это не то; наоборот, бедная тетушка в глубине души сожалела, зачем Господь сохранил мне еще некоторые, довольно приятные, свои дары. Что же я буду теперь делать с этими суетными приманками, которые к тому же не послужили мне на пользу, раз им не удалось заставить моего мужа закрыть глаза на мои нравственные несовершенства и согласиться на все мои капризы с тем, чтобы сохранить за собою исключительное право пользоваться моею красотой? Теперь к чему, собственно, может послужить то, что у меня прекрасные глаза, свежие губы и густые волосы? Преимущества эти делаются для меня источником опасностей. Все это можно было прочесть в недоверчивых взглядах матери Вероники. Я Вас уверяю, что она была бы только в восторге, если бы я была кривой, хромой или плешивой. Она бы, конечно, предпочла видеть меня калекой, чем такою, как я теперь, потому что разве не в высшей степени вероятно, что слабые мои прелести могут снискать похвалу и бесчестные предложения со стороны мужчины? И ничто не указывало, что я не поддамся их лести. Женское сердце чувствительно к мужскому восхищению, и тщеславие, которое женщины при этом испытывают, может подсказать им немало глупостей. Тетушка Вероника в тайном своем судилище удостаивала меня чести считать меня способной на самые отъявленные сумасбродства.
В самом деле, славная тетушка боялась за мою добродетель и, видимо, сомневалась, что я смогу сохранить ее нетронутой. Что же, тогда у меня будут любовники! Любовники! Она поджимала губы при такой оскорбительной мысли, но не посмела поделиться со мною своими предположениями. И на этот счет я могла бы ее успокоить, но, право, для первого посещения я и так надавала уже достаточно заверений, и я не устояла против искушения дать немного поработать бедной ее голове над этим вопросом и даже подразнить ее, введя в разговор упоминание о Мадлене де Жерсенвиль. Я сообщила, что только что провела как раз полтора месяца у нее в имении Герэ.
При этом имени и при этой новости у тетушки сделался необычайно раздосадованный вид. Как, только что приехав из Америки, находясь в положении, требующем крайней осмотрительности, я, как близкая, вожусь с Мадленой де Жерсенвиль! Мать Вероника положительно переживала мучения. Любовь к ближнему запрещала ей открыть любовные сумасбродства Мадлены; и та же любовь к ближнему приказывала ей предупредить меня о гибельности этих сношений. Что было ей делать? Разрешение этого вопроса не было предусмотрено в инструкциях, данных матери Веронике от начальства. Между тем я, боясь, как бы тетушка сама, по своему почину, не начала предупреждать меня об опасности, и не желая выслушивать не совсем удобные вещи о Мадлене, сослалась на недостаток времени и попросила позволения удалиться. Тетушка была довольна, что тема разговора изменилась и у нее будет время снестись по этому поводу с кем нужно. Когда мы прощались, она потрепала меня ласково по щеке и сказала: 'Ну, Лаурочка, я очень рада, что повидала тебя. Заезжай иногда послушать советов старой тетки…' И добавила: 'Это лучше будет, чем слишком часто видеться с Мадленой де Жерсенвиль. Говорят, что она – немного кокетка…'
Мадлена – немного кокетка! Не правда ли, Жером, прелестная мягкость выражения? В конце концов, как видите, визит прошел очень хорошо, так что даже через несколько дней я получила от тетушки письмо, где сообщалось мне, что мать-настоятельница надеется, что, несмотря на трудность моего положения, сношения между мною и монастырем не прекратятся. Она не сомневается также, что при случае я не откажусь от участия в благотворительных делах, возглавляемых общиной. Эти любезности означали, что я скоро получу лист для пожертвований! К счастью, дорогой Жером, Ваша щедрость дает мне возможность исполнять широко эти маленькие обязательства. Она уже позволила мне сделать себе подарок – вещицу, которую я заметила на улице Мира в одну из первых моих прогулок и о которой я с тех пор часто думала. Это сердечко из мелких камней, не особенно драгоценных, но превосходно оправленных. Когда я повесила его себе на шею, мне показалось, что сам Париж подарил мне его, как поздравление с приездом. Не обижайтесь на любезничанье большого города. Покуда я буду иметь только такие ухаживанья, мать Вероника может спать спокойно. Кстати, когда же Ваш вторичный брак? Можно подумать, что Вы жалеете о Вашем друге
Отель 'Манфред', улица Лорда Байрона
Дорогой Жером!
Меня очень обрадовало счастливое известие, заключавшееся в Вашей каблограмме.
Вот Вы, наконец, женились, и желание милой мисс Гардингтон исполнилось. Подумайте, вот она – жена самого элегантного, самого приличного мужчины в Сан-Франциско; теперь, когда Вы уж совсем не мой муж, а муж другой, я Вам могу это сказать.
До сих пор, хотя мы были разведены по закону, между нами существовала еще какая-то связь, не позволявшая мне разговаривать с Вами совершенно откровенно. Это придавало моим письмам какую-то деланность и связанность, которых, я чувствую, в них больше не будет. Теперь от нашего прошлого действительно осталось только откровенное и честное товарищество. Я думаю, что это не оскорбит Вашу новую жену. Она достаточно развита и поймет, какое удовольствие доставляет мне писать Вам письма. Надеюсь, что она будет смотреть на меня как на верного и преданного друга.
Я уже доказала ей это и, кроме того, готова предоставить себя в ее распоряжение для поручений к портнихам или модисткам. Мы приблизительно одного роста и фигуры, так что я могу примерить на себя. Передайте ей мое предложение.
Что же касается Вас, дорогой Жером, я не откажусь и Вам переслать отсюда последние образцы шляп и фасоны модного портного. Но это для Вас не имеет значения. Новая жена Ваша Вас обожает, и, будете ли Вы одеты в невероятное рубище или в грязные лохмотья, отношение ее к Вам не изменится. Меня приводит в восторг подобное отношение, так как для человека приятно, когда его без памяти любят. Это его освобождает даже от обязанности быть любезным; к Вам это, конечно, неприменимо. Тем не менее, так как
