закричала: беззвучно, из последних сил.
А Ворг все вопил и вопил – на одной пронзительной душераздирающей ноте; отпустив горло Перегрина, он полосовал когтями его спину, превращая ее в кровавое месиво, но оторвать от себя странника не мог…
Замолчал он так же внезапно, как и сорвался на визг. Вдруг наступила оглушительная, звенящая тишина. Сквозь застящие взор слезы Ульрика фон Йегер видела: голова чудовища оплывает брошенным в огонь свечным воском, изменяется… несколько мгновений – и на странника взглянуло его отражение, будто отлитое из черного стекла. Антрацитовые губы шевельнулись, но оглохшая баронесса не услышала ни слова. Как не услышала и ответ Перегрина…
– Я – бог! – просипела тварь; ненависть и страх плескались в льдисто голубеющих глазах. – Я – с-сама с-сила! Меня не… С-с-с!
Темные нити впивались в насекомью плоть, рвали ее на части, но порождение Междумирья сопротивлялось – и смертоносной паутине черного кокона, и той силе, что вливалась в него через странника. А Перегрин черпал еще, и еще, и еще… Черпал, содрогаясь от омерзения, из питающего Провал отравленного потока и щедрой рукою отдавал добытое чудовищу – как той скале, что однажды встала у него на пути…
– Я – бог!!!
– Тень… – прошептал странник собственному отражению, вкладывая в последнее усилие самого себя – всего, без остатка. – Всего лишь… моя… тень!
Не было ни нового крика, ни звона оборвавшейся струны, ни вспышки света. Темная клетка, странник, Ворг, Источник – все вдруг смялось, сжалось в точку… и пропало. Там, где недавно меж трех колонн полыхало неугасимое черное пламя, виднелись теперь лишь брызги крови на камнях и потускневший меч – все, что осталось от существа, назвавшего себя Перегрином.
Эпилог
День обещал быть погожим. Восходящее солнце, похожее на яичный желток, низко висело над одетыми в пестрый осенний наряд горами, тонкие облака золотились в бескрайней голубой выси, чуть заметный ветер нес холодную свежесть. На жухлой траве искрился иней, но у светила еще хватало тепла – скоро от серебристого налета не останется и следа. Хрустели ледок и камушки под копытами лошадей, поскрипывали чуть слышно оси баронского возка, что переваливался на ухабах дороги, уводящей прочь от Шаттенбурга.
Привычная, прямо-таки умиротворяющая картина: Девенпорт со своими парнями – в голове недлинной колонны, баронские слуги держатся ближе к повозке. Недоспавший оруженосец позевывал, определенно надеясь еще вздремнуть под мерный убаюкивающий шаг своей кобылы. Хорст насвистывал под нос тягучую дорожную песенку. Гейнц фон Шеербах задумчиво жевал лепешку с луком и шкварками.
Ойген фон Ройц и бургомистр ехали позади всех. Барон сидел в седле, как влитой, словно неведомо кто и неведомо когда одомашнил лошадь и придумал разнообразную сбрую лишь для того, чтобы множество поколений спустя рыцарь короны красовался на своем коне. Его спутник рядом со статным наездником походил на мешок с репой, взваленный в седло кроткого мерина, и отчаянно этого стеснялся, но Ойген не обращал на невеликие умения фон Глассбаха ровно никакого внимания. А может, просто хорошо скрывал насмешку.
– Я никак не возьму в толк, почему вы не отправились вместе с ними, – нарушил молчание бургомистр.
– В самом деле? – Фон Ройц усмехнулся в усы. – Право, Ругер, я думал, вы уже стали лучше понимать мои мотивы. Вспомните, зачем я прибыл в ваш город?
– Узнать, не якшаюсь ли я с гуситами. А потом захотели разобраться, что происходит, и…
– Захотел, значит… Ну пусть будет так. Вот, собственно, вам и ответ: насчет происходящего в городе я узнал, что хотел. Да и насчет вас, Ругер, тоже все понял.
Барон старательно сделал вид, будто не заметил, как тихонько выдохнул городской глава.
– И посудите сами, Ругер, по какой же причине я должен сейчас направляться в лесную глушь, а не двигаться прочь от вашего городка?
– Ну хотя бы интерес, – пожал плечами фон Глассбах.
– Интерес… Увы, с тех пор как император назначил меня посланником короны, я не могу испытывать интереса к тому, что выходит за рамки моей миссии. Точнее – испытывать его я
– Под угрозу?
