падения.
В деревню ехали долго. Так что у Залки хватило времени рассказать, что видела. Хотя видела она немного. Услыхала шум, крики, выскочила из своей комнатушки… А всё уже кончилось. Вои отцовы побитые лежат. Сам он – то ли мертвый, то ли без памяти, а посреди избы – воин статей нечеловеческих. Сварожич. Увидел ее, захохотал, надвинулся, хлопнул лапой по голове… Тут Залка и сомлела.
Вот и вся история.
Будь у Ильи возможность как следует подумать, он бы сейчас в деревню возвращаться не стал. Местные им точно не друзья. Из тиуновых вряд ли кто в живых остался, а остался б… Они ведь ему тоже не друзья.
Илья очень хорошо понимал, что один лишь удар меча отделяет могучего воина от превращения в добычу. И этот удар уже нанес Сварожич. А добыча из Ильи – знатная. Оружие дорогущее, броня, конь с полной сбруей. Да еще кошель с золотом-серебром на поясе.
Но от потери крови Илья соображал плохо, а Залка… Её одно томило: жив ли батюшка?
Вот они и приехали в деревню.
Тут уж Илья собрал последние силы: выпрямился в седле, принял вид гордый и грозный…
Убитые, ободранные Сварожичем, лежали рядком во дворе общинного дома. Тиуна среди них не было.
Залка обрадовалась… Рановато. Тиун, чуть живой, лежал на лавке в избе. Рядом – монах.
Ромей ухитрился выжить. Хотя особой хитрости ему и не требовалось. Сварожич попросту не обратил на него внимания.
Однако пришелся монах кстати. Оказалось, ромей знает толк во врачевании.
Повязку, которую кое-как намотала Залка, всю пропитавшуюся кровью, ромей снял. Снастью, нашедшейся в суме у Ильи, монах умело зашил рану. Бормоча молитвы, наложил сверху мазь из той же сумы и забинтовал снова. Потом они с Залкой сдвинули вместе три скамьи и, разоблачив, уложили на них Илью. Монах заварил какие-то свои травки, напоил раненого, сообщив тому, что, мол, и от лихорадки, и для сна, и вообще полезно.
После этого Илья, державшийся исключительно напряжением воли, наконец-то расслабился и, велев позаботиться о коне, провалился в беспамятство.
Залка волю гридня исполнила: расседлала Голубя (деревенским он не дался), напоила, почистила, задала овса. Всё тут же, во дворе. В конюшню жеребец не пошел. Илья, очнувшись на пару минут и выпив еще монахова отвара, сказал: пусть будет у крыльца. Хоть какая защита.
И защищал, кстати. Сунувшихся в дом деревенских отогнал. Те связываться с боевым конем побоялись.
Спросили у Залки: как у людей княжьих дела? Ну, Залка и рассказала. Что Годун Сварожича зарубил, но утомился сильно. Спит нынче. А батюшка хоть живой, но чувствует себя неважно. Однако скоро поправится, потому что не ранен, а так, по голове крепко приложили. Еще он деревенским велел, чтоб еды принесли да на гору сходили: забрали вооружение дружинников убитых и Сварожичево и сюда принесли. А мертвых похоронили.
Деревенские все выполнили в точности. Принесли сначала еду, а потом и боевое железо. То, что на Сварожиче, и – дружинников.
Что в доме у покойника хранилось, селяне себе прибрали. А что? Им же о богатствах Сварожича ничего сказано не было? Скажут – всё вернут. Ну почти всё…
Тиун местных очень опасался. И не скрыл своих опасений от дочери. Они ведь и раньше против княжьей воли шли, и теперь могут. Остановить их некому. Убийство им не грех, поскольку язычники. Сейчас они Годуна боятся, а узнают, что воин от раны ослаб, придут и зарежут. И все добро себе заберут.
Ночь прошла спокойно.
Илья спал. Монах молился. Тиун думал о том, что будет завтра и что будет, если Годун умрет.
Залка тоже спала. Рядом с Ильей. Лечь с ним девушке тоже велел монах. Лежать, обнимать, греть.
И чего его греть, если он горячей Залки? Но хорошо рядом с ним. Уютно и бестревожно. Будто ребеночку у мамки под боком.
Утро тоже прошло хорошо. Когда Илья проснулся, монах ощупал его шею, понюхал повязку и сказал, что трогать ничего не надо.
Илья ему бы и не дал. В ранах он разбирался. Наказ матери: зашить, наложить мазь, замотать чистым и не трогать три дня он
