Она помолчала, я увидел, что хоть ошарашена мной уже не первый раз, но на этот раз вообще не знает, что сказать. Помогать не стал, ждал, наконец проговорила с таким усилием, словно вытаскивают огромными клещами каждое слово:
– Ладно, упросил. Умеешь вымаливать пощаду. Заедем в ближайшее кафе… Позволю тебе в день прощания со свободой перекусить что-нибудь особенное. Все равно двенадцать миллионов теперь не увидишь до конца жизни.
– Да ладно, – ответил я, – говори уж полностью, не выпуская ключевые слова.
Она сказала зло:
– А какие я выпустила?
– Ты хотела сказать, расскажи, что на твой тупой взгляд яйцеголового дурака…
Она сказала недовольно:
– Разве я сказала так?
– Странно, – ответил я, – почему я услышал именно это?
– Уши прочисть, – велела она высокомерно. – Так идем?
Я подумал, прикинул, покачал головой.
– В кафе много народу, всегда шумно, да еще и обязательно музыка… Вообще не понимаю, зачем на свете музыканты? Надо было ликвидировать вместе с трубочистами и возчиками. Болезнь какая-то… Давай ко мне. У меня еды хоть не очень, но зато тихо.
Она с подозрением оглядела меня с головы до ног.
– Это меня и пугает. Маньяки все тихие. Споначалу, а потом разыгрываетесь, держите меня пятеро… Нет уж, к тебе второй раз не поеду… Но можно ко мне. Я живу ближе.
Я ответил без особых раздумий:
– Годится.
Она вздохнула.
– Садись в машину, странный человек. Ты вообще-то первый яйцеголовый, с кем имею дело. Даже не по себе как-то. Будто держу в руках перепелиные яйца.
Я сказал уязвленно:
– Ну уж и перепелиные!
– Я имела в виду, – уточнила она, – хрупкие. Не бойся, твои не трону.
– Жаль, – ответил я. – А я размечтался. Такое вообразил…
Она посмотрела на меня внимательно.
– Мне показалось или ты в самом деле все наглеешь и наглеешь?
– Думаю, – ответил я медленно, – не показалось…
– А в чем причина?
Я подумал, ответил нерешительно:
– Как ты и угадала, что как-то удивительно, учитывая общий ай-кью представителей силовых структур, я из яйцеголовых. Мы ютимся в своем мирке науки и не очень любим появляться в реальном мире, что кажется нам грубым и жестоким. Да он такой и есть, вон у тебя какие мышцы! И какие у меня… По биологии все должно быть наоборот.
– Ну-ну, – сказала она с удовольствием и картинно напрягла плечи, вырисовывая четко очерченные толстые мускулы. – Но сейчас ты ощутил, что мышцы есть и у тебя?
– Верно формулируешь, – похвалил я. – Все верно, мышцы есть и у меня. Причем настоящие, достойные двадцать первого века.
Она смерила меня презрительным взглядом.
– Покажи?
Я постучал пальцем по лбу.
– У меня защищены толстыми костями, потому что чего-то да стоят. У тебя снаружи, что и понятно, их не жалко. Потому я за это время, находясь в непривычной для меня обстановке, прошел от мандража до понимания, что для ученого это все просто, ничего сложного нет, а грубостей мира можно либо избегать, либо…
Она сказала нетерпеливо:
– Ну-ну?
– Либо как-то устранять, – ответил я. – Нет-нет, не воспринимай каждое мое слово по-своему, по-милитаристски. У слова
