– Тьфу ты, – выругался Михутря. – Вот ведь разлаялись, пустобрехи. Как бы стрела из-за ограды не прилетела. Подумают еще, что мы тати, замыслили что-нибудь на чужой усадьбе украсть.
– Ежели за чужой забор сунемся, могут и стрелой, – обернувшись, серьезно отозвалась Санька. – Но мы же не суемся, ага.
За заборами, за усадьбами, за дворами уже началось самое настоящее запустение! Вот, совсем рядом, на Конюхова – все было благородно, чинно и людно, а вот здесь уже – увы. Какие-то непроходимые заросли, канавы, овраги, колючие, цепляющиеся за одежду, кусты.
Миновав густой орешник, путники угодили в самое настоящее болото, и Санька, обернувшись, строго-настрого предупредила, чтоб ступали за нею след в след.
– Вот ведь места-то гиблые, – вполголоса ругался разбойный капитан. – И не думал, что в Новгороде такие есть.
Чавкала под ногами зыбкая, затянутая бурою ряской, трясина, чмокала, вроде как с сожалением, не хотела отпускать. Слава богу, болото скоро закончилось, снова начались заросли – густая трава, кустарник, тянувшиеся к небу деревья – целый лес… вернее, запущенный до полного безобразия сад! Похоже, что яблоневый.
– Глянь-ко – яблоки! – протянув руку, Михутря сорвал спелое яблочко и смачно захрустел. – Сладкое.
Арцыбашев остановился и тоже протянул руку… Правда, яблочком похрустеть не успел – прямо перед ним в ствол яблони мгновенно впилась дрожащая злая стрела!
Король с капитаном, как опытные ландскнехты, тут же упали в траву.
– Ложи-и-ись! – приподняв голову, закричал Леонид Саньке. – Ложись, дура. Убьют!
– А вот и не убьют, – нагло отозвалась девчонка. – Я слово заветное знаю.
Сказала, повернулась да, сделав пару шагов по едва заметной тропинке, остановилась и махнула рукой непонятно кому:
– Эй, вы, там! Кукушка серая болотной цапле поклон шлет.
– И болотная цапля – кукушке, – немедленно отозвался откуда-то из-за деревьев звонкий мальчишеский голос. – Проходи, брате. Тут еще двое были…
– Это со мной, – перебила Графена-Санька. – Добрые люди. Мы переночевать только.
За деревьями хмыкнули:
– Ну, это как яблоневое вече скажет.
– Думаю, разрешит.
Усмехнувшись, девчонка обернулась к своим спутникам и насмешливо прищурила глазищи:
– Эй, господа мои. Поднимайтесь уже, ага. Никто в вас стрелять не будет.
Первым поднялся Арцыбашев, а уж потом, немного погодя, и бравый разбойник. Поднялись, осмотрелись, и неспешно двинулись по тропинке. Впереди, как водится, шагала гулящая.
Шли недолго, еще раз нарвались на невидимую стражу – опять тот же обмен словами-паролями про кукушку и цаплю – резко повернули направо и, пройдя овражком, очутились среди каких-то развалин. Заросший кустарником двор, покосившийся частокол, совранные с петель ворота. Просторный, с прогнившею крышею, дом.
– Здесь покуда побудьте, – выглянувший из-за ворот белобрысый отрок лет двенадцати хмуро кивнул на распахнутую настежь дверь. – К вечеру ближе решим.
Внутри полуразрушенного сруба неожиданно оказалось куда уютнее, чем виделось снаружи. Стол, широкие лавки, старые пустые сундуки были расставлены весьма аккуратно и так, чтоб в горнице поместилось как можно больше людей. В углу виднелся обложенный круглыми камнями очаг, над которым висел изрядных размеров котел. Под котлом был уже приготовлен хворост.
– Похлебку варить собрались, – с шумом втянув в себя воздух, Михутря внимательно осмотрел горницу. Заглянул под лавки, распахнул все сундуки… да, пожав плечами, сообщил:
– Ничего дорогого нет. Одно тряпье какое-то. Графена, ты нас куда привела-то, а?
– Говорю же: в одно доброе место. Уж кто-кто, а приказные сюда точно не сунутся.
– Хотелось бы верить.
Недоверчиво хмыкнув, Арцыбашев растянулся на лавке, положив под голову руки и, тут же вскочив, глянул на приятеля:
– А может, рванем когти, а?
– Кого рванем?
– Какие когти? Чьи?
Снаружи вдруг послышались голоса, и в сруб один за другим вошли пятеро человек в неприметной одежке. Все – очень молодые, даже юные, парни, у каждого за поясом – нож.