– Ну…
Тейт нетерпеливо вздохнул, переминаясь с ноги на ногу:
– Ладно, по-другому спрошу. Ты думаешь, он тебя вот прям сейчас хочет угробить гаюсом?
– Нет.
Кожа покрылась мурашками.
– Тогда делай, как он скажет, – посоветовал рыжий. – Хочешь, обниму, чтоб не страшно было?
Гордость и чувство собственного достоинства опомнились и отвесили хорошего пинка необъяснимому страху. Я выпрямила спину, скопировала рекламную «улыбку победительницы» и уверенно ответила:
– Ну… да… наверное.
Не быть мне крутой героиней, видимо.
Только мы устроились поудобнее, как «пузырь» начал медленно вращаться, создавая панорамный обзор. Я рефлекторно подалась назад, спиной вжимаясь в Тейта, и он фыркнул мне в шею. Наверное, с высоты мы выглядели, как черный котенок и рыжий шрах, которые пытаются уместиться в одной тесной корзинке… Но вскоре я и думать об этом забыла.
Долина смерти завораживала.
Сверху, с высоты полета Шекки, она выглядела как дышащее море, влажная подвижная масса. С расстояния в пятнадцать метров до ближайшей вершины все смотрелось совершенно иначе. Под ажурно-мшистым покровом просвечивали черные скалы, сплошь в кавернах и дырах. Гаюс был разным. В низинах он напоминал плотную темно-синюю губку или очень-очень толстый слой плесени, в которой человек запросто мог бы утонуть. На холмах смертоносный слой редел и светлел, превращаясь в бирюзовый «лишайник» – искусно вырезанные розетки, сюрреалистические цветы, покрытые аквамариновой росой. Кое-где высились «деревья» – каменные колонны и «зонтики», изъеденные эрозией, словно «розы пустыни». Гаюс покрывал их тонким слоем, выпуская длинные ловчие нити, бледно-голубые, похожие на русалочьи волосы.
Время от времени долина вздыхала; от края к краю перекатывалась упругая волна, наизнанку выворачивающая смертоносную синеву, и обнажался нижний слой – сплетение непрерывно движущихся червей-корней, гладкие черные шишки. Когда такая шишка трескалась, то в воздух взмывало облако радужной пыли, невероятно красивой, полупрозрачной, как бензиновые разводы на льду. Это были споры. К счастью, они далеко не улетали, опускаясь тут же, на скалы.
Человеческую кожу споры превращали в одну сплошную уродливую язву, неосторожный вдох мог стоить жизни.
Я наблюдала не отрываясь и, кажется, забывала моргать; в глазах появилась резь от сухости.
– …О, обед уже готов? А могу я попробовать? – послышался вдруг мелодичный голос Лао. – Не хмурься, Итасэ… Можно звать тебя просто Ран?
– Не трогай.
«Пузырь» вздрогнул – и вниз, навстречу облаку радужной пыли кто-то упал, раскинув руки крестом.
Лао.
Все длилось несколько секунд, но растянулось на часы.
Я видела, как споры окутали его, прожигая кожу, но не одежду, как расцвели багровые язвы на лице и руках, как побелели глаза и в дым истончились волосы, как с чмоканьем подалась вверх сырая синяя губка, обволакивая тело, как оголились кости, и…
Это не он. Разумеется, не он.
Купол раскрылся во всю ширь и мощь, показывая мне то, что я не могла увидеть, зато прекрасно видел Тейт, вывернувший шею.
Лао, живой и невредимый, засмеялся, на полшага отступив от Итасэ, который, морщась, ощупывал свое плечо – так, словно чужое прикосновение, мимолетное и дружеское, по-настоящему обожгло.
– Ран-кан, – произнес Ригуми Шаа, вроде бы мягко, но с отчетливой угрозой.
Итасэ дернул головой, кривясь. Лао примирительно прижал руку к груди, улыбаясь:
– Не стоит беспокойства, Шаа-кан. Это моя вина, Итасэ Ран был очень добр, когда показал свое искусство… – Голос его вдруг стал ниже, опаснее, не теряя мелодичности. – Я учту ошибку.
– Ран-кан, – повторил мастер еще мягче.
Итасэ замер, а потом отвернулся, кутаясь в дымно-серый шарф.
– Прости, Лао-кан. Это вышло случайно.
Раскаяния в его словах не было ни на гран.
Голова кружилась, дыхание было поверхностным и мелким, спина взмокла. Хорошенький дневной привал, ничего не скажешь…
