осуждал такие вот загулы, но счел в этом случае его меньшим из зол.
Мы таскались по кабакам и трактирам Астрахани до позднего вечера. И это был настоящий кутеж, какие любил Ломидзе. Швыряли бумажные деньги и серебряные рубли музыкантам, заказывая самые разные песни. Где-то во второй половине дня за нами увязался целый цыганский табор – и Вахтанг важно вышагивал впереди нескольких усатых дядек, играя на гитаре, а те ловко подхватывали его аккорды на своих. Пестро разодетые женщины звенели монистами и били в небольшие бубны. Под ногами у нас крутились детишки обоего полу и самого разного возраста.
Такой вот процессией мы и вернулись в гостиницу, где у дверей цыган остановили часовые, отказавшиеся пускать их внутрь. Для пущей серьезности намерений оба часовых даже перехватили алебарды, словно собирались пустить их в дело. Цыгане спорить с вооруженными солдатами не стали и предпочли удалиться всей шумной толпой. Мы же поднялись в свои номера.
– И сколько денег потратили сегодня? – спросил у меня Армас, оставшийся самым трезвым из всех нас.
– Не считал, – отмахнулся я.
– А сколько ты взял с собой? – зашел с другой стороны хитрый ингерманландец.
Он отлично знал меня и мою привычку брать с собой в такие вот загулы определенную сумму, оставляя остальное в гостинице, чтобы не прогулять больше задуманного.
– Да неважно это, – вздохнул я, стягивая пропитавшуюся за этот день потом и духом десятка кабаков рубашку. – Для чего еще мы деньги зарабатываем на арене, как не для таких вот загулов. Копить их получается только у тебя.
– Очень надеюсь, что не развратите молодого человека, – осуждающим тоном произнес Армас. – В его возрасте вредны все эти, как вы говорите, загулы и вкус легких денег тоже.
– Ну уж какими-какими, а легкими наши деньги не назовешь, – невесело усмехнулся я, валясь на кровать, – и Дорчжи, думаю, очень скоро поймет это.
После таких вот загулов с кутежами мне на некоторое время перестают сниться крымские сны, и в свое время я злоупотреблял этим своеобразным лекарством. Однако постоянные кутежи слишком плохо сочетаются с карьерой игрока, особенно игрока профессионального, рискующего жизнью на аренах, и мне пришлось от них отказаться. Да и кто пойдет в команду к пьянице- капитану?
После Астрахани сны отбило напрочь, причем довольно надолго, и я был этому факту весьма рад.
На следующее утро чувствовал себя куда лучше, чем должен был, и моя довольная физиономия до крайности раздражала Вахтанга, всегда мучившегося сильным похмельем, и только начавшего пожинать плоды разгульной жизни Дорчжи. Корень же привык переносить все тягости с истинным стоицизмом, хотя вряд ли знал о существовании этого течения в древней философии, равно как и о самой философии в целом. Армас же был вчера, как обычно, умерен в винопитии и похмельем не маялся вовсе – за что удостаивался столь же мрачных взглядов от Ломидзе, что и я.
Во дворе гостиницы мы встретились с графом Игнатьевым и ротмистром Обличинским. Их сопровождали несколько драгун да многочисленная посольская челядь – какие-то чиновники с перепачканными чернилами пальцами, слуги, тащащие чемоданы, кофры и саквояжи. Выделялись среди них несколько человек в статском платье и один – в военно-морском кителе.
Я подошел к Игнатьеву с Обличинским и поздоровался с ними. Просить представить меня остальным важным для этой экспедиции людям не потребовалось. Пожилой человек, говоривший с заметным немецким акцентом, в старомодном костюме, больше походившем на какой-то вицмундир, оказался астрономом Струве, отправившимся в это путешествие, по его словам, для уточнения размеров и формы Земли. Штатский, помоложе годами – примерно мой ровесник, носил короткую опрятную бороду и одевался по английской моде, что несколько странно смотрелось на фоне астраханских пейзажей. Звали его Петр Иванович Лерх, и числился он переводчиком, так как ему не было равных в знании многочисленных языков народов Востока. Флотским же, чье лицо украшали отменные бакенбарды, был лейтенант Можайский. В экспедиции он со своей командой матросов должен был организовывать переправы или движение по воде, если это понадобится.
– Ну да пока нам придется иметь дело лишь с кораблями пустыни, – усмехнулся он, пожимая мне руку. – Я настаивал, чтобы экспедиция двигалась не сушей, в обход северного берега Каспия, а пересекала его и высадилась бы в Александровском форте, но, увы, это был глас вопиющего в пустыне.
– Мы уже обсудили ваше предложение, лейтенант, – ледяным тоном бросил ему Игнатьев, наградив при этом столь же холодным взглядом, – и коллегиально пришли к отрицательному решению.
Можайский только плечами пожал. Вступать в споры с графом было делом бесполезным и, хуже того, неблагодарным.
Погрузив весь багаж экспедиции на несколько здоровенных телег, мы двинулись к северо-восточной окраине Астрахани. Графа сопровождал едва ли не весь цвет местного общества. Был тут и губернатор с семьей. Мужчины в мундирах или чиновничьих
