тишины, такой напряженной, что он просыпался и уже не мог уснуть, – начинал храпеть отец, а вслед за ним – прерывисто, сдавленно плакать желтая девочка. Алатай еще ничего не знал и не понимал, почему она плачет. Он думал, что она расстроена, что вот опять не пришла душа: детей у них с отцом так и не было. А еще думалось ему, что мачеха станет своей, научится жить в их люде, выучит их язык и полюбит его. И по утрам он всякий раз пытливо вглядывался ей в лицо, ловил перемены в глазах, но она оставалась все так же напугана, и ничего не менялось.
Стало меняться потом, когда год за годом хрупкая девочка превращалась в жестокую и злую хозяйку дома. Язык, казалось, она выучила только за тем, чтобы ругать слуг, с жизнью своей свыклась лишь ради того, чтобы требовать себе дорогих мехов и богато расшитых сапожек, как носили другие женщины. Не поняв хорошего в их люде, она не смогла принести хорошего из своего племени. В приданом у нее были чудная лютня, флейта и большой барабан. Алатай ждал от нее песен и сказок. Но она ничего не умела и не хотела уметь. Наконец Алатай перестал жалеть ее, и тогда понял, что она уже человек их люда, всю тайну свою потерявший совсем.
Он думал о ней всю ночь, пока качались они вдвоем с чужеземцем на коне, поднимаясь к перевалу. Моросил дождь. Утро наступило такое же промозглое. Мир стоял серый, горы были укутаны туманом, на хвое висели капли, ни звука не издавала тайга. У Алатая была плотная, пропитанная жиром войлочная накидка, но и она уже впитала воду, а как промок чужеземец в своей шубе на голое тело, лучше было и не думать. Промок и продрог, но по-прежнему крепко держался за пояс и не издал за всю дорогу ни звука. Стойкий воин, думал Алатай. Как мог, он торопил коня, выбирая самую короткую дорогу, и все же понимал, что придется сделать привал, дать отдых еще слабому чужеземцу.
Они перевалили через гору около полудня, и скоро Алатай свернул с тропы к знакомому ручью. Здесь отдыхали они со Стирксом, когда ездили на сборы глав в царский стан. На небольшой поляне остановился, спешились. Эвмей не сводил с него глаз.
– Отдых, – сказал Алатай как можно внятнее и громче, будто чужеземец был глухой. – Отдыхай! – и показал, будто откидывается навзничь, запрокинув лицо. Эвмей поднял голову, решив, что Алатай показывает что-то в Бело-Синем. На лицо ему падал дождь. – Те! – махнул Алатай рукой, снял с коня седло и чепрак, кинул на сухую плешь под кедром. – Ложись, спи. Спать! – Он показал, как кладет руку под щеку. – А я – огонь. Тепло! Понял?
Он тыкал во все стороны, то на себя, то вокруг. Эвмей честно следил за его жестами, не произнося ни звука. Алатай махнул наконец рукой и стал собирать хворост. Все было мокрое, капли с веток неприятно падали за шиворот, стоило пройти под деревом. Он срезал ножом кусок сухого мха. Скоро получить огонь не надеялся.
Собирая хворост, он двигался быстро, краем глаза отмечая, что чужеземец по-прежнему стоит и наблюдает за ним. Поэтому продолжал отрывисто называть все, что делал.
– Хворост, – говорил он. – Огонь. Тепло. Дождь – плохо. Огонь – тепло, хорошо. Конь. Ехать. Долго ехать.
В этот момент над тайгой поплыл полный призыва и силы олений осенний крик. Алатай замер, поднял глаза и прислушался. Этот зов всегда рождал в нем такую же тревогу и сладчайшую тягу к чему-то неведомому, как и клекот журавлей, летящих клином.
– Марал, – сказал он, когда звук иссяк, оглянулся и увидел, что чужеземца на месте нет. Он замер, как если бы рядом был хищник, и стал осторожно, не сходя с места, оглядываться, подмечая каждую мелочь. Как удалось ему, больному и слабому, уйти так тихо, что Алатай и не услышал, было непонятно и тревожно. До этого мига он и правда смотрел на чужеземца как на дитя, но дети так не могут. Теперь он не знал, чего от него ожидать.
Эвмей появился рядом так же тихо, но Алатай успел заметить его на мгновение раньше. Тот нес в руках два больших сухих полена.
– Дерево, – сказал он, протягивая Алатаю. – Огонь.
– Огонь, – повторил Алатай, приходя в себя. Кивнул, сбрасывая наваждение. – Будет огонь. – Он взял поленья и стал укладывать получше, пристраивать трут, высекать искру.
– Люди, – сказал Эвмей. – Люди, – и махнул куда-то в сторону. Алатай проследил за жестом, но ничего не увидел. – Я смотреть, – сказал Эвмей и показал себе на глаза. – Люди, – повторил он опять, а после провел по голове, будто приглаживал волосы.
И в этот момент Алатай каким-то чутьем понял, будто увидел собственными глазами: там, в тайге люди, Эвмей успел их заметить, и это странные люди, что-то у них с головой – они лысые.
Алатай вскочил на ноги, сердце у него колотилось.
– Где? Где – там? – Эвмей снова показал рукой. – Друг. Я – за ними. Мне нужны эти люди. Ты – здесь. Вот, – он стал совать ему в руки огниво. – Огонь. Грейся. Я – туда.
И он припустил в тайгу что было сил.
