– Духи за тебя думают, – отвечал Кам. – Гордилась бы, что рано сын станет воином. А праздник тебе только праздник, с подругами языком чесать. Те, что и говорить. Поговорили. Хватит тайге корму. Остальные идите. Ты только, журавль, сюда шагай. Да, ты, чужеземец.
Кам тыкал своей клюкой выше Алатаева плеча, и тот, обернувшись, увидел окаменевшее, белое лицо Эвмея.
– Он не решил еще… – попытался было вступиться за него Алатай как мамки, но Кам перебил его:
– Молчи, трясогузка! Или все хочешь, чтобы ходил он без имени, открытый духам как брошенный дом? Хороша же твоя о брате забота! – И тяжелая клюка больно опустилась Алатаю на плечо.
От удара с ним что-то случилось, зрение вдруг изменило ему, и он увидел больше, чем видел обычно: увидел он собственного ээ у себя на плече и людей всех тоже с их чудными духами, они были рядом или почти сливались, накладывались на людей, а сами были прозрачны как вода, и было видно, что человек неуловимо схож со своим ээ и внешне, и в сути, и это было так странно, что Алатай забыл обо всем, только с изумлением озирался. А потом он увидел Эвмея, и тот был пустым, неприятно пустым, с глубокой щелью в груди, где смерть оставила рану. Мальчики до посвящения были круглые и целые, точно обструганные деревяшки, а подростки, готовые принять имя, показались ему треснувшими на солнце камнями, и не было никакого сомнения, что им пора уходить в тайгу. Но чуднее всех был сам Кам – сонм духов толпился за ним, их было так много, что Алатай боялся туда смотреть, а самого Кама было два: через мужское лицо проступало женское, и Алатай узнал его – это с ней он вопрошал осенью духов о лэмо.
И это лицо напомнило ему вчерашнюю деву, юного, дерзкого воина, хоть и не разглядел он ее в темноте.
Кам уже развернулся и потопал в тайгу, а свора мальчишек кинулась следом, бутузя друг друга, чтобы пробиться поближе к нему.
– Легкого ветра, брат, – сказал Эвмей, тронув Алатая за плечо. Тот вздрогнул и тоже припустил за ними.
– Кам! Кам, скажи: живо ли еще воинство Луноликой? Нужно ли оно на земле? Я знаю, ты ведаешь.
– Что за собака тебя укусила? – проскрипел Кам. – Тебе ли, мужчине, надобно знать про то?
– Не мне надобно, Кам, но я хочу знать: примет ли Луноликая новых дев в свою линию?
– Разве я вестник от Луноликой? Она одна знает, кого принимать к себе.
– А как она это решает?
– Те, привязался теленок. Иди в свое стадо!
– Кам, скажи! Мне нужно!
Кам вдруг остановился, и мальчишки, бежавшие следом, налетели один на другого. Не оборачиваясь к Алатаю, Кам сказал:
– Гнать бы тебя, трясогузка, как овода. Но вижу: к тебе самому хуже овода это пристало. Так знай: не зовет больше дев Луноликая. Или нет достойных, или не нужны более. И против воли ее никому не пойти. Синице своей, как встретишь, так и скажи, – добавил он после, и Алатаю почудился смех из-под косматой его бороды.
Кам, а вместе с ним и вся свора, двинулись дальше, и пустая шапка Эвмея еще долго качалась выше остальных голов. Алатай стоял и провожал их глазами.
Время, взятое в полон ожиданием, тянулось как дурной сон. Как скрылись мальчики с Камом, так и праздник для Алатая потух. То и дело бросал он взгляд на горизонт, ожидая первых лучей Солнцерога-Оленя. Но солнце, казалось, и не думало уходить. Алатай бродил меж людей, точно бездомный дух, а после вдруг почуял, что ноги сами выносят его прочь с праздничной поляны – и тогда он дал им волю и припустил вверх, к выходу из урочища.
Три камня он нашел быстро и сел было ждать. Но решил, что покажется слишком нетерпеливым, если дева, придя, догадается, как долго он здесь сидит. Тогда поднялся и обошел опушку, отходя все дальше по кругу, чтобы не упускать камни из вида. Исследовал все удобные места для схронов, нашел старую лисью нору на взгорке, несколько следов – косули и волка, приметил все гнезда на деревьях и осмотрел урочище сверху, пытаясь заметить расположение стойбищ и родов, как если бы был вражьим следопытом. Но мысли его держались за три серых камня как за конскую узду. Потом он приметил удобный распадок в нескольких шагах от них, сел туда и стал ждать.
Он сидел, как сидят в схронах охотники, не шевелясь и отпустив все мысли, только глаза следили за ходом солнца, и сердце еще гоняло кровь. Тайга быстро забыла о нем. Застрекотали снова пьяные от весны белки, пролетел за кустами заяц, запели птицы. Наконец солнце коснулось края земли, и вместе с сумерками Алатай погрузился в оцепенение, почти сливаясь с серым камнем и даже словно забыв, чего ради он здесь и какую добычу так страстно выслеживает.
И только когда свет вышел из воздуха, так что стволы деревьев стали казаться единой стеной, только когда сердце настолько успокоилось, что перестало мешать голосу предчувствия, Алатай понял, что она не придет. Тогда он поднялся на ноги, слыша гул
