– У нас в стане дети уважают старших, – сказала я.
– У вас в стане никто не поднимет молот, какой подниму я, – был мне ответ.
– Сколько тебе лет?
– Не лет, а зим – меня мать в пургу родила. Восемь уже, скоро и посвящение.
Я улыбнулась – до посвящения ему было еще жить и жить.
– Все ты, откуда только свалилась! – сказал он с обидой. – Только-только меня отец поставил к огню, не прошло и трех дней, как пришел в кузню!
– Что так мало? – пошутила я, но зря: мальчик вспыхнул:
– Отчего мало? Старше годами в кузню берут, это я отца упросил. И сразу – к огню! А иначе бы все дрова подкидывал.
– Шеш, будет тебе! Далеко ли до стана?
– Нет, – буркнул он. – Еще поворот – и там.
Но дорогу мой конь и без него чуял – хорошо утоптанная тропа шла вниз, изгибаясь вдоль обрыва, а оттуда через лес уже видны были серые дымы и дома с крышами, крытыми белой березовой корой.
– А ты правда к Бара-Атою пойдешь? – спросил мальчик. – И не страшно?
– Разве он страшный? Или злой?
– Те! Нет, он добрый, я его голос однажды слышал.
– А что же тогда с ним?
– Его духи к себе взяли.
– Куда?
– В гору, – сказал Атиш, сделал голос тише и придвинулся к самому моему уху. – Он на разведку ходил, но гора огнем рыгнула, и духи его забрали, не выпускали три дня. А как выпустили, он наполовину стал жить в их мире, ему свет теперь не нужен, он в шахты без огня ходит и руды находит по нюху.
– Да что это значит? – меня охватила тревога. – Объясни!
– Э-э, – протянул мальчик, – что говорить с тобой, если не понимаешь. Это когда рудокопы в гору ходят, где руды лежат, ищут. Что же тут непонятного?
– Да, понятно. А что с ним стало?
– Те! И правду у нас говорят, что в кочевых станах ветер ум выдувает! Ничего я тебе не скажу, раз ты такая глупая.
И тут же принялся рассказывать, дополняя слухами и детскими страхами, как духи отпустили дядю и как он теперь чаще в горе сидит, руды вынюхивает, чем бывает с людьми. Чем больше он говорил, тем сильнее брало меня сомнение: может, не тревожить дядю, ведь с оружием любой кузнец поможет? Но и любопытно было уже увидеть его.
Мы спустились в стан, и Атиш стал показывать, куда поворачивать. Здесь дома больше походили на наши, в несколько углов и с покатой крышей.
– Тебе сюда, – сказал мальчик и махнул рукой на стоящий поодаль дом. То, что это был дом главы рода, человека царской крови, понять можно было разве что по золоченой коновязи да множеству протоптанных к нему в снегу троп. Не больше, не лучше других, всего в пять углов, разве что крыша под войлоком.
– А я назад, – сказал мальчик и спрыгнул с коня. – В кузне теплее. Легкого ветра!
И побежал обратно, придерживая длинную шубу. Я тоже спешилась, поставила конька. Никто не вышел меня встречать. Но над крышей курился дымок, и я вошла.
Сначала мне показалось, что внутри спят. Светильники не были расставлены, очаг горел тихо, красноватый полумрак стоял в доме, словно ночью. Привыкнув со света, я огляделась. Очень простые ковры висели на стенах и лежали на полу. Котел над очагом, несколько столиков – самая простая утварь. Никто не шевельнулся в потемках, даже служанки не было у огня, и я подумала уже, что надо уходить поскорей, пока не прогневалась хранительница этого очага Табити, как вдруг из дальней части послышалось:
– Раз вошла, говори.
Голос был сильный, зычный, но звучал словно из-за занавеси. Мне стало не по себе: я никого не видела. Но подошла и приветствовала очаг. Вставая с колен, снова вгляделась в темноту и различила, что на ложе горой стоят волчьи шкуры. Еще лучше вглядевшись, я поняла, что в шкуры эти одет человек, увидала даже ладони, лежащие на коленях, но лица не могла различить.
– Твой голос кажется мне знакомым, но не могу тебя вспомнить, – снова заговорил хозяин. – Назови себя и говори, зачем пришла?
