время затягивается, то бездейственная логическая пауза должна скорее перерождаться в активную психологическую. Длительность последней неопределенна. Эта пауза не стесняется временем для своей работы и задерживает речь настолько, насколько это ей нужно для выполнения подлинного продуктивного и целесообразного действия. Она направлена к сверхзадаче по линии подтекста и сквозного действия и потому не может не быть интересной.
Тем не менее психологическая пауза очень сильно считается с опасностью затяжки, которая начинается с момента остановки продуктивного действия. Поэтому, прежде чем это произойдет, психологическая пауза спешит уступить свое место речи и слову.
Беда, если момент будет упущен, ибо в этом случае психологическая пауза выродится в простую остановку, которая создает с_ц_е_н_и_ч_е_с_к_о_е н_е_д_о_р_а_з_у_м_е_н_и_е. Такая остановка – дыра на художественном произведении.
Именно это и произошло с вами сегодня, и я спешу объяснить вам вашу ошибку, чтоб предупредить повторение ее в будущем.
Сколько хотите заменяйте логические паузы психологическими, но зря не перетягивайте их.
Теперь вы знаете то, что представляют собой паузы нашей сценической речи. Вы понимаете также в общих чертах, как ими пользоваться. Пауза – важный элемент нашей речи и один из главных ее козырей.
Аркадий Николаевич уселся поудобнее в кресло, подложил кисти рук под коленки, принял неподвижную позу и начал горячо и выразительно декламировать сначала монолог, а потом стихи. Он говорил их на каком-то неведомом, но очень звучном языке. Торцов произносил непонятные слова с огромным подъемом и темпераментом, то повышая голос в длинных тирадах, то опуская звук до предела, то, замолчав, он договаривал глазами то, что недосказывали слова. Все это он делал с большой внутренней силой, не прибегая при этом к крику. Иные тирады он произносил особенно звучно, выпукло и до конца дорисовывал их. Другие фразы он говорил едва слышно, густо насыщая их хорошо пережитым и внутренно оправданным чувством. В этот момент он был близок к слезам, и ему даже пришлось сделать очень выразительную остановку, чтоб справиться с волнением. Потом у него опять что-то внутри переключилось, голос зазвучал крепче, и он удивил нас своей совсем юной бодростью. Но этот порыв неожиданно оборвался и перешел опять в молчаливое переживание, которое убило только что пробившуюся бодрость.
Этой превосходно пережитой драматической паузой закончились сцена и чтение.
Стихи и проза – произведение самого Аркадия Николаевича, придумавшего свой собственный звучный язык.
– Таким образом,- резюмировал Торцов,- я говорил на непонятном вам языке, а вы меня внимательно слушали. Я сидел неподвижно, избегая движений, а вы на меня внимательно смотрели. Я молчал, а вы старались разгадать смысл этого молчания. Я подложил под звуки какие-то свои представления, образы, мысли, чувствования, которые, как мне казалось, имеют связь со звуками. Конечно, эта связь лишь общая, неконкретная. Понятно, что и производимое впечатление было того же происхождения. Все это достигнуто мною, с одной стороны, звуками, а с другой – и_н_т_о_н_а_ц_и_е_й и п_а_у_з_а_м_и. Разве не то же самое происходит и получается при слушании стихов и монологов на незнакомом нам языке, которым мы наслаждаемся в спектаклях и концертах заезжих иностранных гастролеров? Разве они не производят на нас большого впечатления, не создают настроения, не волнуют? А между тем мы ничего не понимаем из того, что они нам говорят на сцене.
А вот и еще пример. Недавно один из моих знакомых восхищался чтением артиста Б., которого он слушал в концерте.
– Что он читал? – спросили его.
– Не знаю! – ответил знакомый. – Я не расслышал слов. Повидимому, артист Б. умеет производить впечатление не словами, а чем-то другим.
В чем же секрет? В том, что на слушателя действуют также звуковая окраска слов – интонация и красноречивое молчание, договаривающее недосказанное словами.
И_н_т_о_н_а_ц_и_я и п_а_у_з_а с_а_м_и п_о с_е_б_е, п_о_м_и_м_о с_л_о_в, о_б_л_а_д_а_ю_т с_и_л_о_й э_м_о_ц_и_о_н_а_л_ь_н_о_г_о в_о_з_д_е_й_с_т_в_и_я н_а с_л_у_ш_а_т_е_л_е_й. Доказательством тому мое сегодняшнее чтение на непонятном языке11.
Сегодня, после того как я опять прочел [монолог] Отелло, Аркадий Николаевич сказал мне:
– Вот теперь монолог не только с_л_у_ш_а_е_т_с_я, п_о_н_и_м_а_е_т_с_я, но и начинает чувствоваться, правда, пока еще недостаточно сильно.
Чтоб добиться этой силы, я при следующем чтении попросту, по-актерски, нажал педаль или, иначе говоря, наиграл страсть ради самой страсти. От этого, конечно, явилось напряжение, торопливость и благодаря им я смял и перепутал все такты.
– Что же вы сделали?! -всплеснул руками Аркадий Николаевич.- Одним разом смахнули всю нашу огромную работу! Убили даже смысл, логику!
– Я хотел оживить и усилить… – оправдывался я, сконфуженный.
– Да разве вы не знаете, что сила заключается в логике и в последовательности, а вы их уничтожаете! Приходилось ли вам слышать на сцене или в самой жизни совсем простую речь, без особых голосовых усилений, повышений и понижений, без чрезмерного расширения звуковых интервалов, без сложных фонетических фигур и рисунков интонаций?
Несмотря на отсутствие всех этих приемов усиления выразительности, совсем простая речь нередко производит неотразимое впечатление своей убедительностью, ясностью воспроизводимой мысли, отчетливостью и точностью словесного определения, передаваемого логикой, последовательностью, четкой группировкой слов и построением фразы, выдержкой передачи.
Логическая пауза принимает живое участие в такой речи, она способствует силе воздействия и убедительности.
Так пользуйтесь же ею, а вы ее уничтожаете. И_м_е_н_н_о р_а_д_и с_и_л_ы, к_о_т_о_р_у_ю в_ы и_щ_е_т_е, у_ч_и_т_е_с_ь п_р_е_ж_д_е в_с_е_г_о г_о_в_о_р_и_т_ь л_о_г_и_ч_н_о и п_о_с_л_е_д_о_в_а_т_е_л_ь_н_о, с п_р_а_в_и_л_ь_н_ы_м_и о_с_т_а_н_о_в_к_а_м_и.
Я поспешил вернуть монологу его прежнюю форму, четкость, но вместе с ними опять явилась и прежняя сухость.
Я чувствовал себя в заколдованном кругу, из которого не находил выхода.
– Теперь мы убедились, что вам еще рано думать о силе. Она сама создается от совокупности многих условий и возможностей. Их-то мы и будем искать.
Где? В чем?
Разные актеры по-разному понимают с_и_л_у в речи. Вот, например, есть такие, которые ищут ее в физическом напряжении. Они стискивают кулаки и пыжатся всем телом, деревенеют, доходят до судорог ради усиления воздействия на зрителей. Благодаря такому приему их голос выдавливается из речевого аппарата, вот так, с таким же напором, с каким я сейчас толкаю вас вперед, по г_о_р_и_з_о_н_т_а_л_ь_н_о_й л_и_н_и_и.
На нашем актерском жаргоне такой нажим на звук ради его силы называется 'и_г_р_о_й н_а в_о_л_ь_т_а_ж_е' (на напряжении). Но такой прием не создает силы, а лишь крик, ор и сдавленный хрип на суженном голосовом диапазоне.
Проверьте это на себе и скажите на нескольких нотах секунды или терции, со всей внутренней силой, которая вам доступна, такую фразу: 'Я не могу больше выносить этого!!'
Я исполнил приказание.
– Мало, мало, сильней! – командовал Торцов.
Я повторил и усилил звук голоса, насколько мог.
– Еще, еще сильнее! – понукал меня Торцов.- Не расширяйте голосового диапазона!
Я повиновался. Физическое напряжение вызвало спазму: горло сжалось, диапазон сокращался до терции, но впечатления силы не получилось.
Использовав все возможности, мне пришлось при новом понукании Торцова прибегнуть к простому крику.
Получился ужасный голос удавленника.
