кровавые не снятся? А то ведь кое-что припомнить могу…»
Естественно, он тут же был вновь отправлен по давно проторенному маршруту. Но гадостный осадок остался.
– Я не хочу сейчас говорить на эту тему! – после затянувшейся паузы отрезал князь. – Как-нибудь позже, проше пана!
Само собой, я не настаивал.
Наш отряд двигался в таком порядке: впереди – головной дозор, за ним – авангард из улан и половина артиллерии на конной тяге, потом – главные силы вперемешку с обозом и гуртами. Фланги прикрывали ударные силы – гусары. А в арьергарде – вторая половина артиллерии и небольшой отряд улан, усиленный княжьими слугами. Правда, часть из них была в немолодых годах, часть вообще никогда не держала в руках оружия, но все-таки лучше уж такие воины, чем никаких. Оставить их в Лубнах означало обречь на неминуемую и мучительную смерть, а здесь они могли принести вполне реальную пользу…
«Жить захотят – быстро научатся!» – с цинизмом профессионала, хорошо знающего, какой страшный и придирчивый экзаменатор – война, думал я.
Само собой, наши дозоры вели разведку не только прямо по курсу, но и на флангах, причем на большом удалении. Именно поэтому силы князя росли, как снежный ком зимой: к нам непрерывно приставали то одиночные шляхтичи, то небольшие группы, то целые отряды. Вместе с панами от казаков убегали и домочадцы их, и часть прислуги, и евреи-арендаторы. Правда, из-за этого несколько раз поднималась ложная тревога – попробуй-ка, разгляди точно с большого расстояния, в облаках пыли, кто именно приближается, да еще когда нервы напряжены до предела! – но она быстро стихала, сменяясь неподдельной радостью с обеих сторон… Или отчаянием беженцев – когда князь, строго придерживавшийся нашего плана, отказывался брать их в колонну.
– Сожалею, но не могу! – непреклонно говорил он, если видел, что измученные лошади беглецов еле переставляют ноги. – Кто не может держать заданную скорость, тот нам не попутчик! Не взыщите, панове. Ежели, отдох-нув, сможете нас нагнать – милости прошу. А так – нет, увы. Меня призывают неотложные дела государственной важности, задержки недопустимы. Езус вам в помощь и защиту!
И отворачивался, равнодушный к мольбам, слезам и даже проклятиям.
Никто не знает, было ли это равнодушие истинным или только показным. Может, сердце все-таки ныло… Но – это война, черт побери! Лютая и беспощадная. Имеющая свою логику и свои законы, которые человек, ни разу не рисковавший жизнью по- настоящему, при всем желании понять не сможет.
Новоиспеченный пан полковник Пшекшивильский-Подопригорский (я мог лишь догадываться, по какой причине он решил поменять фамилию, но свои мысли пока держал при себе) был не столь бесстрастным. Особенно если в повозках, оставляемых на произвол судьбы, находились молоденькие девушки и дети. Его лицо тогда будто каменело, лишь губы мелко подрагивали.
Привыкайте, пане полковник! Это еще самое начало… То ли еще придется вынести! А мой помощник должен быть твердым как сталь.
Но, с другой стороны, людская психика имеет свои пределы прочности и гибкости. Поэтому я, и по праву начальника, и просто как старший, более опытный человек, после очередного такого случая посчитал своим долгом немного успокоить молодого улана:
– Проше пана, это жестоко, но совершенно необходимо. В противном случае, спасши немногих, мы рискуем погубить все княжеское войско!
– Понимаю, пане… – тихо отозвался полковник. – Но сердце болит! Как подумаю, что может случиться с этой славной девчушкой! А ее братики – они ж еще совсем крошки! Чем они виноваты?
Ну, и что прикажете делать в такой ситуации? Повысить голос, пристыдить, напомнив, что он мужчина и воин, а не кисейная барышня? Или вздохнуть: мол, и мне жалко, но другого выхода нет? А может, отделаться своей стандартной фразой: «Всех не спасешь и не пожалеешь»?
Я просто промолчал. Наверное, это был самый лучший вариант…
Полк Кривоноса ворвался в Лубны к исходу дня, через распахнутые ворота, кои никто и не думал защищать. Мог бы и раньше, но пока сам атаман вел голову колонны, от нее оторвался хвост, а глядя на него – и середина. Казаки, рассыпавшись по округе, принялись набивать переметные сумы да торбы бесхозным добром. Благо в покинутых панами маетках[11] нашлось чем поживиться. Все за краткое время не соберешь, да и до сборов ли, когда смерть вот-вот нагрянет!
А кому не хватило остатков панского имущества, те бросились переворачивать вверх дном хаты. Не особо разбирая, кто в них жил прежде: ненавистные ли жиды-арендаторы, панская челядь или свои же собратья хлопы, освобождать коих призвал батько Богдан…
Само собой, нашлись бедолаги, не успевшие либо не сумевшие скрыться. И тут уж казаки дали полную волю своей ярости, помня
