Я собирался писать Вам из Ессентуков после того, как послал письмо Антону Павловичу, и, несмотря на это, до сих пор молчал.
Вот почему это случилось. Только что я распарился в минеральных ваннах, получаю я совершенно неожиданную телеграмму о смерти одного из главных директоров нашего товарищества (торгового), Бухгейма. Представьте себе, что Художественный театр лишился бы Немировича… Так же трудно заменима и эта потеря. Я бросил все и полетел в Москву.
Здесь меня жарили в котле, и я провел очень волнительные недели. Это совпало с началом репетиций, с переездом из Любимовки в Москву (я живу пока в 'Тюрби', где Вишневский), с устройством новой квартиры (мы переезжаем от Красных ворот в Каретный ряд, д. Маркова, против театра 'Эрмитаж'). Кроме всего сказанного, я простудился и пролежал несколько дней. Теперь все наладилось и в конторе, и в театре, и в квартирах, и началась для меня настоящая сезонная жизнь со всеми приятностями, неприятностями, волнениями и заботами. Владимир Иванович кипит, а я ему помогаю1. Днем и вечером репетиции, примерки костюмов, гримы, народные сцены, словом – ад. Репетируют усердно и, пожалуй, успешно. Как будто что-то выходит, но работы еще очень много, а срок очень мал. Пока лучше всего оружие, привезенное из-за границы… Были экзамены. Принято 10 человек. Есть интересный молодой человек, одна ученица – копия З. Г. Морозовой, одна – Роксанова, одна девочка, почти новорожденная, один – рубашечный самородок и проч. и проч.
С женой мы не видались все лето, не видимся и теперь: она в Любимовке, я – в Москве. Она очень пополнела. Скорее похожа на каплуна, чем на чайку2. За зиму – все потеряет. Больше всего нас огорчает, что Антон Павлович не чувствует себя совсем хорошо, а иногда раскисает. Не раз помянули все недобрым словом Остроумова3. Он наврал и сбил хорошее настроение с Антона Павловича, а ведь известно, что его здоровье зависит от внутреннего спокойствия. Не думайте дурно о нас. Мы огорчаемся за самого Антона Павловича и его окружающих, о пьесе же думаем совсем в другие минуты, когда волнуемся о судьбе театра. Как ни верти, а наш театр – чеховский, и без него нам придется плохо. Будет пьеса – спасен театр и сезон, нет – не знаю, что мы будем делать. На 'Юлии Цезаре' далеко не уедешь, на Чехове – куда дальше… Дай бог прежде всего здоровья и хорошего расположения духа вам обоим. Ничего не знаем: приедет ли Антон Павлович в Москву? Будет ли жить здесь? Все наши домашние и театральные кланяются.
Целую ручки и жму руку Антону Павловичу. Преданный К. Станиславский
Найденов нас очень огорчил своей пьесой. Хотелось бы знать мнение Антона Павловича и Ваше4.
Целую ручки Марии Павловне, мамаше. Всем ялтинцам – поклоны. К. А.
161. Из письма к М. П. Лилиной
12 сентября 1903
Москва
…Пишу два словечка, так как тороплюсь на репетицию. Здоровье мое ничего себе… но бивуачная жизнь надоела. В последние дни 'Цезарь' начинает подавать надежды, но Брут… в том же положении1; очень удачна последняя декорация ('Поле битвы'). Очень эффектно привидение Цезаря. Едва ли удастся быть в воскресенье в Любимовке… Сентябрь (после 15-го) 1903
Москва
Посылаю тебе письмо Чехова1. Интереснее всего будет репетиция в воскресенье: 'Сенат' и 'Форум'2. Прости, что распечатал письмо Чехова, – надо было узнать положение дел3.
