Письма 1886-1917

113*. З. С. Соколовой

Лето 1901

Милая Зина!

Во-первых, старые счеты. Я не ответил на Ваше милое письмо в Петербург. Оно висело на доске за кулисами для сообщения его содержания всей труппе. Спасибо всем вам за хорошие слова, любовь и ласку. Я не ответил тебе, и это нехорошо, но тогда не хватило сил. Прости. Теперь… во-вторых: едем к тебе и Костеньке с большим удовольствием, так как исполняем этой поездкой давнишнее желание. Наша семья так расползлась, так пропиталась традициями Феклы Максимовны, что родственные отношения с тобой и Костенькой мне стали особенно дороги; кроме того, меня влечет ваша театральная зараза1. Спасибо за письмо к Марусе (она очень занята, и я взялся писать за нее).

Нам грустно, что наш приезд готовит тебе много хлопот. Чтобы избавить тебя от них, лучше всего быть откровенным. Пища нам совершенно безразлична. Предпочитаем, по докторскому совету, зелень и молочные продукты, каши, не гнушаемся и мясом. Спиртных напитков не употребляем никаких и никогда. Для своего желудка Маруся привезет бутылку очень скверного портвейна. Единственно, чем мы дорожим,- это сном, так как без него мы становимся невыносимыми в обществе. Тут дело не обходится без старческой прихоти. Мы любим темноту. Питье – простая вода, квас.

Грустно, что спектакль расстраивается из-за конфузливости некоторых артистов. Скажи им, что меня, как и всякого режиссера, можно удивить хорошим исполнением, плохим же удивить невозможно. Слишком оно стало обычным. Скажи им, что можно конфузиться перед простой, мало понимающей публикой, но конфузиться режиссера никак нельзя, так как он должен знать, что можно требовать от непрофессиональных артистов; он обязан знать разницу между артистом, ежедневно выступающим перед публикой, и артистом, играющим несколько раз в год; наконец, он лучше всех должен знать трудность и сложность своего искусства. Боюсь еще одного, что ты, Костенька (он меньше всех), Зюля 2 и другие ваши артисты будут очень стараться играть, и тогда выйдет плохо. Вспомни репетиции 'Трех сестер', и ты поймешь, что я не могу быть слишком требовательным.

Увы, раньше 17-го из Москвы мы никак выехать не можем, так что 18- го, ночью, будем у вас. Выезжаем мы со скорым (17-го из Москвы). Александр Акимович приехать не может³. С Олениным⁴ постараемся уладить без обиды. Скроем день отъезда и соберемся как бы экстренно. Едет ли Соня, сейчас не могу сказать.

Очень хотим видеть тебя в твоей лучшей роли, если можно в двух – тем лучше; Костеньку и Зюлю весьма желаем узреть на подмостках. Но все это под условием: без переутомления. Желаем видеть всех вас не только на подмостках, но и в жизни.

Всех целуем.

Ваш Костя

Не перечитываю (спешу).

114. Из письма к М. П. Лилиной

10 июля 1901

Ессентуки

…Случился скандал: устраивается концерт здесь, в Пятигорске, по случаю открытия памятника Лермонтову, в Кисловодске – еще по случаю чего-то. Во все места, конечно, просят меня читать или играть. Всюду отказываюсь. У Зерновых пристают, вот уже неделя. И если бы не сама Зернова-жена, которая меня отстаивает и хорошо относится ко мне, пришлось бы бежать. Я ей сказал по секрету, что связан с тобой честным словом. Но она проболталась. Ко мне пристают, чтобы я телеграфировал тебе о возвращении слова. Я отказал, и вот артисты обиделись за то, вероятно, что со мной так возятся. Я на несколько дней перестал ходить к Зерновым обедать, и теперь утихло. Третьего дня встретил на освящении санатории Н. А. Никулину и А. А. Яблочкину¹. Никулина разошлась, немного выпила и завладела мною. Шутила и говорила бог знает что. Теперь я сделался кавалером А. А. Яблочкиной и сопровождаю ее в Кисловодск. Она милая барышня…

115*. И. К. Алексееву

16 июля 1901

Ессентуки

Мой милый, добрый, мой умный мальчуган!

Узнал, что ты очень ждешь моего письма и обижаешься на то, что я не пишу тебе. Я сажусь поскорее, так как мне самому очень приятно и хочется поговорить с тобой. Но что же делать? Все нет