Жертвоприношение

– Ты правда не выходила сегодня вечером на улицу?

– Конечно, не выходила, черт возьми! Не понимаю, почему ты об этом спрашиваешь.

– Так мы идем? – нетерпеливо спросил Пикеринг.

Мы поднялись на верхнюю лестничную площадку, и я открыл чердачную дверь. И снова нас обдало волной спертого воздуха. Я включил фонарик и посветил им вперед. Но вдруг понял, что чердак уже освещен каким-то тусклым сероватым светом. Я обернулся к Лиз и сказал:

– Смотри, там свет. Может, электричество решило само починиться?

Деннис Пикеринг поднимался впереди меня по короткому крутому лестничному пролету. Он был уже почти наверху, когда вдруг остановился. Какое-то время он стоял, не шевелясь, и молчал. Наконец произнес:

– Я возвращаюсь.

Когда он спустился на площадку, лицо у него было белым, глаза широко раскрыты.

– В чем дело? – спросил я. – Что случилось?

– Там есть свет, – заикаясь, ответил он.

– И что?..

– И, боюсь, это дневной свет.

– Что значит «дневной свет»? На улице кромешная тьма.

– Это дневной свет, поверьте мне. Думаю, вы должны запереть этот чердак. А мне нужно переговорить с каноником Эруэйкером.

– Должно быть, вы ошибаетесь. Откуда там взяться дневному свету? Для начала, на чердаке нет окон, кроме люка в крыше, да и тот закрыт.

Я начал подниматься по лестнице на чердак, но Деннис Пикеринг схватил меня за рукав и едва не закричал мне:

– Нет! Нельзя!

– Мистер Пикеринг, ради бога! Там не может быть дневного света.

– Это дневной свет, дневной свет, – повторял он, все сильнее выкручивая мне рукав. – Это дьявольские проделки, поверьте мне. Не ходите туда ни в коем случае.

– Простите, но я пойду.

– Дэвид! – вмешалась Лиз. – Дэвид, не ходи.

Такого выражения лица я у нее никогда еще не видел. Это было очень странное выражением – ласковое и строгое одновременно. И говорила она тоже необычным тоном – так, будто имела четкое представление о том, что так напугало Денниса Пикеринга. Будто она знала, почему кажется, что чердак залит дневным светом.

Я осторожно оттолкнул от себя Пикеринга.

– Простите, – повторил я, – но я должен идти. Я не смогу ничего сделать в Фортифут-хаусе, пока не разберусь с этой дурацкой «светомузыкой» раз и навсегда.

– Тогда мне придется пойти с вами, – настойчиво произнес викарий, хотя он тяжело дышал, ноздри у него трепетали, а руки дрожали.

– Не нужно идти, если боитесь, – сказал я.

– Это моя обязанность как пастора. И мой человеческий долг.

– Но вы же не думаете, что это проделки дьявола?

– Называйте это как хотите. Но оно там. Такое же реальное, как ваш нос. Разве вы не ощущаете в воздухе зло? Это сама сущность зла!

Я принюхался:

– Я чувствую запах серы, чего-то горелого и больше ничего.

– Сущность зла, – кивнул Пикеринг. – Смрад ада.

– Простите, – повторил я, – но я все равно пойду.

Лиз бросила на меня жесткий, презрительный взгляд. Хотя шел я, главным образом, из-за нее. Если я не избавлю Фортифут-хаус от звуков и огней, то вряд ли удержу ее. А после нашего разговора, перед тем как мы обнаружили Дорис Кембл, я осознал, как сильно хочу, чтобы она осталась. Точнее, как сильно в ней нуждаюсь.

Несмотря на то что тот свет просачивался на чердачную лестницу, я все же решил взять фонарик. Если лампочки вдруг научились сами себя чинить, возможно, они научились и сами себя выводить из строя. И мне не хотелось оказаться на чердаке в