Это битва — величайшая битва в жизни — превзойти себя, выйти за пределы самого себя, сделать себя ступенью лестницы, ведущей к высшим уровням сознательности.
Это война, и вы должны стать воинами.
Чистые, гладкие зеркала нужны мне для поучений моих; а ваша поверхность искажает даже мой собственный образ.
Чтобы иметь дело с человеком, подобным Заратустре, нужно быть готовым не обижаться — ведь такой человек не будет вежливым, он не будет придерживаться общественного этикета; он прямо скажет правду, задевает она вас или нет. А правда часто ранит — мы так долго жили во лжи, что правда стала для нас непривычной.
Заратустра говорит: Чистые, гладкие зеркала нужны мне для поучений моих; а ваша поверхность искажает даже мой собственный образ.
Я вижу: на ваших зеркалах полно пыли; вам нужна хорошая чистка. В таком состоянии вы не сможете начать великую революцию сознания. Первым делом нужно стереть всю пыль, что накопилась на вашем зеркале, на вашем сознании.
Вы только мосты: да пройдут по ним высшие на ту сторону! Вы — всего лишь ступени: так не гневайтесь же на того, кто поднимается по этим ступеням на свою высоту!
В действительности, он говорит об их собственном высшем 'я'. Он говорит: 'Ты только мост. Ты должен быть пройден. Ты должен остаться позади; тот, кто пройдет по тебе, будет почти незнаком тебе, хотя он скрывался внутри тебя'. Но вы никогда не бывали в этом внутреннем пространстве своего бытия. Вы не знакомы с самими собой. Вы не знаете даже своего адреса: кто вы, где вы?
Вы только мосты: да пройдут по ним высшие на ту сторону!
Эти высшие скрыты внутри вас. Вы — всего лишь ступени: так не гневайтесь же на того, кто поднимается по этим ступеням на свою высоту!
Быть может, из семени вашего и вырастет некогда истинный сын и настоящий наследник: но далеко еще до этого. Вы — не те, кто унаследует имя и достояние мое.
Нет! Нет! Трижды нет! Других жду я тут, в этих горах, и ни шагу не сделаю без них отсюда.
Он бросает им вызов: 'Если хотите стать моими товарищами, спутниками, моей правой рукой, очистите свои зеркала. Станьте мостом для того трансцендентального, что скрыто внутри вас. Впустите этого странника, который всегда был внутри вас, и которого вы никогда не видели'.
Я жду высших, сильных, победоносных, бодрых духом, у кого душа и тело — в гармонии: должны прийти смеющиеся львы! Недостаточно только радоваться моему присутствию; мне нужны смеющиеся львы. Радость пассивна. Радость должна стать активной, должна превратиться в смех, должна превратиться в танец.
Устремление не должно оставаться только в мыслях, в мечтах. Оно станет голодом, жаждой.
О, дорогие гости мои, вы, удивительные, вы ничего еще не слышали о детях моих? И что они уже в пути ко мне? Понять мистиков всегда трудно. Они говорят на своем языке. Им нет дела до вашей грамматики и лингвистики. Они об этом не думают. Они бесполезны; мистикам приходится искать собственный язык, собственные способы выражения.
Заратустра говорит: О, дорогие гости мои, вы, удивительные, вы ничего еще не слышали о детях моих? Пока вы не станете моими детьми, пока вы не станете настолько невинны... Спуститесь с высот своей мудрости, спуститесь с высот своей учености! Вы — короли, Папы, святые — спуститесь с этих высот и будьте моими детьми: ведь на языке Заратустры ребенок — высшая ступень сознания.
Верблюд в самом низу, лев — в середине, а ребенок — последняя, высшая ступень. Верблюд должен стать львом, а лев должен стать ребенком. Таковы его символы — потому что верблюд рожден рабом, он всегда готов встать на колени и радостно принять груз. И миллионы людей находятся в этом состоянии верблюда.
Крайне редко верблюд поднимается и издает львиный рык — отказываясь быть рабом, отказываясь от поклажи. И еще реже лев становится таким невинным, как новорожденный младенец. Это высшая сознательность, самое чистое зеркало. И он говорит: вы ничего еще не слышали о детях моих? И что они уже в пути ко мне?
Говорите же мне о садах и блаженных островах моих, о новом и прекрасном потомстве моем. Почему молчите вы об этом? К чему говорить обо мне? Это напрасный разговор. Не тратьте время на то, чтобы восхвалять меня, лучше покажите самих себя. Говорите же мне о садах моих. Можно ли сказать, что вы — мой сад? Готовы ли вы стать моим садом? Говорите мне о детях моих. Готовы ли вы стать моими детьми? Говорите мне о блаженных островах — об индивидуальностях, цельных, абсолютно свободных, готовых взмыть в небо, к самым далеким звездам; о новом и прекрасном потомстве моем — о новом человеке, сверхчеловеке: Почему молчите вы об этом? — это будет разговор о вашем же будущем, разговор о ваших потенциальных возможностях. Такой разговор будет иметь смысл.
Этого подарка прошу я у любви вашей, чтобы вы говорили со мной о детях моих. Ради них богат я, ради них стал я беден: чего не отдал бы я, чтобы иметь одно... Я отдал все, чтобы в мир пришла новая раса людей. Говорите мне об этой новой расе. Будете ли вы ее частью? Готовы ли вы к этой великой революции? Это будет испытание огнем.
Я богат своими детьми, этой новой расой, и ради них я стал беден. Я живу один, ничего не имея. Я отверг все мирское, все так называемое 'человеческое', потому что все это отвратительно; оно слишком обыденно, слишком повседневно и мелко. Я стал беден ради одного: чтобы создать пространство для новой, грядущей расы людей. Чего не отдал бы я ради нее!
Чего не отдал бы я, чтобы иметь одно: этих детей, эти живые насаждения, эти деревья жизни, порожденные волей и высочайшей надеждой моей! Не говорите обо мне; скажите о вашей готовности. Насколько вы готовы идти со мной? Или вы будете только смотреть, чтобы насытить свое любопытство? Вы собираетесь вернуться и рассказывать обо мне? Это все, или вы останетесь здесь? Пока не умрет старое и не родится новое... Готовы ли вы стать утробой для новой расы?
...этих детей, эти живые насаждения, эти деревья жизни, порожденные волей и высочайшей надеждой моей! Речь короля в его честь не впечатляла Заратустру. Вы не сможете произвести впечатление на Мастера, восхваляя его. Король превозносил его точно так же, как придворные восхваляют королей. Он произносил самые красивые слова, он старался изо всех сил, но невозможно обмануть человека, подобного Заратустре. Его глаза — как рентгеновские лучи, они проникают прямо в вашу сущность, в ваш сокровеннейший центр. Им нет дела до ваших слов; их интересует только ваша сущность.
Его ответ может показаться грубоватым и жестким — ведь король говорил так вежливо. Но для такого великого мастера, как Заратустра, вся эта вежливость, манеры, этикет — игра. Они уместны в миру, но не в уединении горной пещеры, где человек достигает высшей сознательности. Там ваши игрушки неуместны.
Король поступил бы правильно, если бы просто сел рядом с Заратустрой, коснулся его ног или положил голову на его ноги и оставался в безмолвии. Было бы правильно сесть рядом с Заратустрой и дать волю слезам, а потом высказать чувства, что переполняют его сердце: радость, счастье. Возможно, он стал бы танцевать, забыв обо всех манерах и придворном этикете.
Если бы он полностью отдался танцу, если бы он танцевал в таком исступлении, когда танцор исчезает и остается лишь танец, быть может, Заратустра ответил бы иначе — ибо тогда он стал бы одним из его детей, одним из его островов, деревом из его сада.
Тогда он исполнил бы надежду Заратустры: надежду о новой расе людей.
...Так говорил Заратустра.
